Через час после исчезновения Линдберга, немецкое посольство проинформировало Первую леди о том, что ответственность за жизнь и здоровье ее первенца возложена теперь исключительно на нее одну и что, если она немедленно не покинет Белый дом и не покончит раз и навсегда с какой бы то ни было общественной жизнью, Чарлза-младшего тут же исключат из военного училища и, невзирая на малолетство, отправят на Восточный фронт в составе группы армий, готовящейся к ноябрьскому наступлению на Сталинград, где самому юному пехотинцу Третьего рейха придется воевать до тех пор, пока он не падет смертью храбрых во славу немецкого народа.
Такова в общих чертах история, поведанная моей матери тетей Эвелин, когда она примчалась к нам через несколько часов после того, как агенты ФБР вывели в наручниках ее мужа из занимаемого четой Бенгельсдорфов номера в вашингтонской гостинице. Куда более полно и возвышенно изложено то же самое в пятисотпятидесятистраничном труде «Моя жизнь под властью Линдберга», опубликованном как дневник очевидца рабби Бенгельсдорфом сразу после войны и в отдельном коммюнике отвергнутом и опровергнутом официальным пресс-секретарем семейства Линдберг как безответственная и лживая стряпня, не подкрепленная ни единым фактом и вызванная к жизни местью и алчностью, равно замешенными на мании величия и жажде личного обогащения, от каких бы то ни было дальнейших комментариев в связи с которой миссис Линдберг воздерживается, ибо это было бы ниже ее достоинства. Что же касается моей матери, то, впервые выслушав эту историю, она решила, что у младшей сестры из-за ареста мужа наступило временное помешательство.
На следующий день после внезапного приезда тети Эвелин, в пятницу, 16 октября 1942 года, миссис Линдберг перед возвращением в Белый дом выступила по подпольному вашингтонскому радио и, исключительно на основе собственного авторитета супруги тридцать третьего президента США, призвала положить конец… истории узурпации и… беззакония, политически уничтожив тем самым исполняющего обязанности президента Уилера и всю его профашистскую администрацию. Обрушились ли вследствие этого какие-либо несчастья на голову ее похищенного сына, да и дожил ли ее считающийся умерщвленным во младенчестве сын до того времени, когда его могла постигнуть страшная кара Гиммлера, не говоря уж о том, действительно ли он воспитывался нацистами как привилегированный гость и бесценный заложник, или о том, имели ли Гиммлер, Геринг и Гитлер сколько-нибудь серьезное отношение к стремительному взлету Линдберга на вершину политической власти (начиная с поста председателя комитета «Америка прежде всего»), или к выработке политики США в течение двадцати двух месяцев его президентства, или к его таинственному и бесследному исчезновению, — обо всем этом спорили и спорят на протяжении более полувека, хотя в настоящее время — уже далеко не так страстно и противоречиво, как в те тридцать с лишним недель далекого 1946 года, когда «Моя жизнь под властью Линдберга» (вопреки часто цитируемой характеристике, данной ей лидером ненавидящих Рузвельта крайне правых журналистов Америки Вестбруком Пеглером: Дневник окончательно спятившего мифотворца) возглавляла топ-лист американских бестселлеров, наряду и наравне с двумя биографическими трудами о Франклине Делано Рузвельте, умершем на своем посту год назад, всего за несколько недель до безоговорочной капитуляции нацистской Германии перед Союзниками, означавшей окончание второй мировой войны в Европе.
Октябрь 1942
ВЕЧНЫЙ СТРАХ
Селдон позвонил, когда моя мать, Сэнди и я уже легли спать. Произошло это в понедельник, двенадцатого октября, и за ужином мы уже услышали по радио о волнениях, вспыхнувших на Среднем Западе и на Юге вслед за восходящим к данным британской разведки сообщением о том, что президент Линдберг совершенно сознательно углубился на три сотни миль в Атлантику с тем, чтобы оттуда на военно-морских и военно-воздушных кораблях Третьего рейха отправиться на тайную встречу с Гитлером. Конечно, с подробным описанием волнений следовало подождать до утреннего выпуска завтрашних газет, но всего через несколько минут после первого сообщения по радио, застигнувшего нас за кухонным столом, моя мать совершенно справедливо предположила, кто окажется жертвой беспорядков и почему. К этому времени граница с Канадой уже три дня как была закрыта — и даже мне, кому перспектива покинуть Америку казалась невыносимой, стало ясно, что, отказавшись послушать жену, настаивавшую на немедленной эмиграции еще несколько месяцев назад, мой отец совершил величайшую в жизни ошибку. Сейчас он опять ночами напролет работал на рынке; мать каждый день выходила на улицу за продуктами; как это ни смешно, однажды она побывала в школе на собрании кандидатов в наблюдатели на избирательных участках в ходе предстоящих в ноябре выборов; мы с Сэнди и все наши друзья каждый день посещали уроки, — и тем не менее к началу второй недели правления исполняющего обязанности президента Уилера страх был повсюду, — и ничего с этим не могли поделать ни миссис Линдберг с ее призывом игнорировать любые сообщения о местопребывании президента, поступающие из зарубежных источников, ни рабби Бенгельсдорф, ставший чуть ли не главным ньюсмейкером страны, член, как-никак, нашего семейства, — мой, можно сказать, дядя, отужинавший однажды у нас за семейным столом, но так ничем и не помогший (и помогать не собирающийся) из-за обоюдной неприязни, чтобы не сказать взаимной ненависти между ним и моим отцом. Страх был повсюду, этот особый взгляд был у всех — и прежде всего у тех, кому по должности положено было нас защищать, — взгляд вроде того, каким окидываешь лестничную площадку, уже захлопнув за собой дверь и только сейчас сообразив, что ключ остался в кармане другого пиджака. Никогда еще наши взрослые не думали ни о чем настолько одинаково — и были при этом столь же беспомощны. Самые сильные из них старались сохранять хладнокровие, здравый смысл и даже надежду, объясняя нам, что все наши несчастья скоро останутся позади и нормальная жизнь восстановится, но стоило им включить радиоприемник — и стремительное нарастание и разрастание катастрофы пригибало их к земле и буквально расплющивало.
И вот вечером двенадцатого, когда все мы лежали в постели и не могли заснуть, зазвонил телефон: Селдон пробился к нам по междугородному из Кентукки. Там, у них, было десять вечера (у нас тоже), а его мать еще не вернулась домой, и, поскольку он помнил наш номер наизусть (а больше позвонить ему было некому), Селдон уселся за телефон, дозвонился до телефонистки и, стараясь говорить побыстрее, чтобы выпалить все необходимое прежде, чем утратит дар речи, сказал:
— Соедините, пожалуйста. Ньюарк, штат Нью-Джерси, Саммит-авеню, 81. Вэйверли 3-4827. Меня зовут Селдон Вишнев. Я хочу поговорить с мистером или миссис Рот. Или с Филипом. Или с Сэнди. С тем, кто снимет трубку. Прошу вас, оператор. Моей матери нет дома. Мне десять лет. Я ничего не ел, а ее нет дома. Оператор, прошу вас — Вэйверли 3-4827! С тем, кто снимет трубку!
Этим утром миссис Вишнев отправилась в Луисвилл, в региональный офис «Метрополитен», чтобы, по требованию компании, отчитаться перед непосредственным начальником. Между Данвиллом и Луисвиллом больше ста миль, а дорога такая дрянная, что практически весь день должен был уйти на поездку туда и обратно. Никто так и не понял, почему непосредственный начальник не мог выяснить то, что его интересовало, на письме или по телефону, правда, и объяснений этих у него так никогда и не потребовали. Мой отец позднее предположил, что миссис Вишнев вызвали в тот день в региональный офис, чтобы ее уволить, — заставить отчитаться на основе собственноручных записей и тут же уволить, оставив без работы всего через шесть недель по приезде на новое место и в семи сотнях миль от родного дома. Разумеется, результаты ее работы в сельскохозяйственном округе Бойл за эти полтора месяца никак нельзя было назвать обнадеживающими — и вовсе не из-за недостаточного усердия, а прежде всего потому, что никакой работы для страхового агента там вообще не было. Строго говоря, буквально каждый из переводов по службе, осуществленных компанией «Метрополитен лайф» в рамках программы «Гомстед-42», обернулся катастрофой для агентов, вполне успешно трудившихся на прежнем месте в Ньюарке. В медвежьих углах и в целом-то малонаселенных дальних штатов, куда они вместе с семьями переехали, никому из них не удалось выйти на уровень хотя бы четверти комиссионных, регулярно выплачивавшихся им в промышленном и густонаселенном Нью-Джерси, — а значит, хотя бы единственно по этой причине, мой отец оказался прав и проявил мудрую предусмотрительность, предпочтя сразу же оставить службу в «Метрополитен» и пойти работать к дяде Монти на рынок. Правда, и правота, и предусмотрительность отказали ему, когда надо было принять решение о переезде в Канаду до того, как закрыли границу и ввели военное положение.
