Воронцов умылся, оделся в новую форму. Ремни пахли военторгом, добротностью. Однажды, еще в училище, он зашел в городской военторг. Чего там только не было! И он решил, что, когда окончит училище и получит лейтенантское звание, обязательно купит себе все, что нужно. И даже начал откладывать на это деньги. Лейтенантское звание он получил только вчера. Да и кубарь в петлицу понадобился всего один. А деньги, которые он откладывал, чтобы купить хорошую офицерскую полевую сумку, латунный наручный компас, яловые утепленные сапоги и еще кое-какие мелочи, ушли на покупку хлеба в деревнях, когда выходил из окружения. Кое-что он отдал Пелагее, чтобы она потратила их на детей. Эх, Пелагея, Пелагея…
Форма сидела на нем ладно. Сапоги поскрипывали. Воронцов подошел к умывальнику, заглянул в зеркало. Из глубины полусумрака землянки на него смотрело худощавое лицо человека лет тридцати, со скобками морщин вокруг рта. Даже глаз своих он не узнал. Они были темнее и глубже. Он отвернулся и сказал:
— Мы зачислены командирами взводов в штрафную роту. Знаете об этом?
— Знаем, Сашок. Знаем.
— Сегодня-завтра будет закончено формирование. Роте дадут номер. И — вперед.
— Куда же нас пошлют? — спросил Могилевский.
— А сюда. На высоты. Высоты будем брать.
— Мой-то взвод — первый, автоматный, — улыбнулся Нелюбин. — По новому штату.
Воронцов вспомнил о своей винтовке. Солодовников обещал ее вернуть.
— А что, Могилевский…
— Меня Борисом зовут, — представился лейтенант Могилевский. — Борис Могилевский. Родом из Витебской области.
— Александр Воронцов. Можно просто — Саша.
— Кондратий Герасимович Нелюбин. Мы с Сашком, товарищем Курсантом, — смоленские.
— Очень приятно, — застенчиво улыбнулся Могилевский. — И давайте на «ты». Хорошо?
Нелюбин посмотрел на него и покачал головой.
— Прости, Саша, я тебя, перебил…
— Да я спросить хотел: Седьмую вашу всю, что ль, на положение штрафной перевели?
— Нет. Только третий взвод. Мой взвод в полном составе. Я слышал, что три других взвода, в том числе и ваши, будут сформированы из числа бойцов и сержантов дивизии. После приказа «Двести двадцать семь» такие роты формируются при каждой дивизии.
— Я этот приказ читал еще летом. — Нелюбин наконец покончил со своим рукоделием и начал одеваться. — Там и о штрафных батальонах говорится. Специально для офицерского состава. А на этих высотах, ребята, я уже бывал! — вдруг сказал Нелюбин. — Вот спихнуть бы нам их оттуда! Не сидели бы здесь, в болотах.
…Однажды приказали построиться. Приехал батя. Посмотрел на шеренгу, прошелся вдоль, заглядывая в лица.
— За что осужден? — спросил молодого артиллериста, одетого в ватник.
Артиллерист шагнул из строя и четко доложил:
— Рядовой Миронов! Неповиновение старшему по званию.
— Кто был старший по званию?
— Командир батареи старший лейтенант Гребенщиков.
— Это — грубое нарушение устава. Какой вы солдат, если не слушаетесь своего командира?! — Губы у полковника Колчина затряслись. Говорил он громко, чтобы слышали все. — Когда это произошло? Во время боя?
— Никак нет. Дивизион отвели на отдых. Проводили учебные стрельбы. Товарищ старший лейтенант Гребенщиков приказал по часу бегать вокруг позиций, потом стрелять.
— Так?
— А я отказался.
— Стрелять?
— Нет, бегать. После продолжительной пробежки мне трудно наводить. А после каждого промаха по мишени товарищ старший лейтенант Гребенщиков назначал еще несколько кругов.
— И что, ты никак не мог попасть?
— Иногда снаряд проходил мимо цели.
— Кем ты был в расчете? Наводчиком?
— Так точно, наводчиком. — И боец лихо вскинул к виску ладонь. — Наводчик первого орудия второго взвода третьей батареи, бывший младший сержант Миронов!
— Ты знаешь, что тебя ждет, сынок? — внимательно глядя в глаза штрафнику, спросил вдруг подполковник Колчин.
— Знаю, товарищ полковник. Атака.
— Да, сынок. Постарайся ее провести так, чтобы ваш взводный после боя тут же подготовил на вас положительную характеристику. А я эту реляцию подпишу. — И вдруг сказал: — А твой командир батареи — раздолбай!
— Ты? — Остановился полковник возле высокого плечистого бойца в поношенной шинели последнего срока. Шинель его явно теснила.
— Рядовой отдельной штрафной роты Котов!
— Что, сынок, маловата шинель?
— В строю терпимо, а вот в бою… Да я ее, товарищ полковник, брошу! — нашелся вдруг боец. — Все равно налегке побежим.
— Это верно, бежать придется налегке. А вот шинель бросать не надо. Солодовников, — тут же сказал он ротному, следовавшему за командиром полка, — замените бойцу шинель на больший и подходящий размер. За что наказан?
— Бес попутал! — ответил Котов, часто моргая и стараясь не смотреть в глаза командиру полка.
— Это ж какой такой бес тебя, такого детину, мог попутать? А?
Строй шевельнулся, вздохнул, загудел. Ротный вытянул шею, и шеренга снова окаменела.
— Известно какой. — Котов еще некоторое мгновение мучительно моргал в пустоту и выдохнул: — Баба.
— Так бес или баба?
— Баба, — признался Котов.
— Так? И как она тебя попутала? Тоже во втором эшелоне?
— Именно так, товарищ полковник. Во втором. В бою ж это нельзя…
— А во втором эшелоне можно?
— Так вышло, — пожал плечами боец. — Оно б, может, и обошлось. Но товарищу лейтенанту, нашему командиру роты, она пожаловалась.
— Пожаловалась? И сколько тебе трибунал определил?
— Один месяц.
— Мало! Мало тебе, сукин кот, дали! Я бы тебе, на месте трибунала, все три месяца впаял! Детина вроде здоровый, а баба на него — пожаловалась! Эх ты!.. И с немцем так же робко воевать будешь?
— Никак нет. Немца я — штыком и прикладом!
— Ты сперва доберись до него. Стрелять-то умеешь? А ну-ка, дай посмотреть твою винтовку.
Командир полка взял винтовку Котова, открыл затвор, посмотрел в патронник, понюхал, пощупал пальцем канал ствола.
— Ну, Котов, судя по винтовке и по смазке, ты — боец неплохой. И немца будешь бить решительно. А вот с бабой, когда смоешь свой первоначальный позор кровью или храбростью в бою, будь поласковее. Тогда она никакому ротному на тебя не пожалуется. Ты-то у нее, дурень такой, небось еще и кусок сала спер?
— Да не было у нее уже сала, товарищ полковник, — простодушно признался Котов. — Немцы там до нас все подчистили.
— Ну да. А вы хотели еще и по сусекам поскрести. Так? В деревнях живут наши семьи. Наши матери, сестры, дочери. Надо это понимать. — И полковник обвел взглядом весь строй. — Им там еще труднее, чем нам!
После построения полковник Колчин уехал. А рота приступила к выдаче оружия.
Когда с саней сняли длинные ящики и откинули крышки, Нелюбин заметался. В ящиках не оказалось обещанных первому взводу автоматов.
— Автоматы — только командирам взводов, — распорядился старший лейтенант Солодовников.
Но, прежде чем раздавать винтовки, ротный обошел строй и спросил:
— Кто из вас умеет обращаться с противотанковым ружьем?
Вышли несколько человек. В том числе и Полевкин.
Всех, кого вывел Воронцов, зачислили в третий взвод. Командирами отделений с присвоением сержантских званий Нелюбин назначил Григорьева и Демьяна Петрова. Куприкова и Золотарева оставил при себе для связи. Танкистам учли их храбрость и находчивость при прорыве из окружения, спасении и возвращении в строй боевой машины: трибунал назначил экипажу самую легкую меру наказания — один месяц в ОШР[31]. С ними привезли и механиков. Спустя несколько дней взвод пополнили еще тридцатью пятью окруженцами. Еще через два дня к землянкам, которые успели оборудовать окруженцы, подошли два взвода. Одеты они были неважно. В латаные-перелатаные ватники и шинели, судя по всему, последнего срока. Изношенные до последней степени шапки, побывавшие, как шинели и ватники, в дезинфекционной камере, обработанные от паразитов и кое-как отстиранные от присохшей крови. Целые тюки такой одежды, связанные проволокой, Воронцов однажды видел в тылу возле вошебойки. На кусках рельс стоял огромный чугунный котел. Между рельс все время поддерживался огонь. Пожилая женщина в шинели вытаскивала из углей раскаленные кирпичи, ловко подхватывала их на вилы со сломанным рогом и бросала в котел. Вода вспенивалась красной пеной, фырчала, и по снегу во все стороны разлетались розовые брызги. Этими же вилами женщина вылавливала гимнастерки и брюки, а потом закидывала новую партию. От котла исходил жуткий трупный дух.
Переменный состав отдельной штрафной роты, по всей вероятности, и был обмундирован из того чугунного котла. Обуты бойцы были все как один в ботинки и обмотки черного цвета, которые хорошо выделялись на снегу. Взводы пришли уже с оружием — старенькими, тоже побывавшими в боях винтовками. На каждый взвод — ручной пулемет Дегтярева.