— Остальное, сынок, постарайся добыть там. — Полковник Колчин махнул в сторону низкой двери. — На высотах.
— Повезло вам. Особняк наш, лейтенант Гридякин, тоже Подольское училище заканчивал. Однокашник ваш. Да и подтверждение на вас пришло. Аттестацию писал Илья Митрофанович. Но, поскольку вы, Александр Григорьевич Воронцов, не окончили полного курса обучения, офицерское звание вам присваивается на одну ступень ниже — младший лейтенант. С чем и поздравляем! Правда, из архива училища пришел и другой документ. О том, что вы числитесь пропавшим без вести во время боев в Малоярославецком секторе Можайской линии обороны в октябре тысяча девятьсот сорок первого года.
Полковник Колчин сидел на деревенской табуретке и улыбался.
— А ну-ка, Сеньчин, тащи, что у нас там с Октябрьской осталось.
Радист тотчас принес бутылку водки, чашку с солеными огурцами и буханку хлеба.
— И все, что ли?
— Тогда, Илья Митрофанович, подождите немного. Я мигом. Только сбегаю на ПФС[30], к Левченке.
— Да ну его к чертям, этого Левченку. Он потом на нас полсклада спишет. И так сойдет, — махнул рукой полковник Колчин. — Садитесь-ка. Лейтенантские кубари обмоем. Кубари — дело молодое! Постой, а кубари-то где? Сеньчин, сбегай к нашим, найди два кубаря. — Колчин снова посмотрел на Воронцова и снова махнул рукой. — Веди сюда Медведева. Что он, в худой шинельке да в пилотке ходить будет?.. Что ж мы за полк, если младшего лейтенанта не обмундируем по полному штату!
То, что произошло в следующие минуты, Воронцов потом вспоминал всю жизнь, но так и не смог восстановить во всей последовательности ни того, как переодевался прямо в землянке штаба полка в новенькую диагоналевую гимнастерку, на которой уже сияли в полевых петлицах серебряные кубари младшего лейтенанта, ни того, что говорили ему старшие офицеры, ни за что пили первую, ни за что поднимали вторую и последующие. Но запомнил, как запоминают накрепко некоторые эпизоды из самого раннего детства: подполковник Колчин налил ему очередную рюмку и сказал:
— А теперь скажи ты, младший лейтенант.
К тому времени застолье их увеличилось. Пришел начальник оперативного отдела, помощник начальника штаба по разведке, замполит, командир артдивизиона. Все смотрели на него, ждали, что скажет им он, незнакомый в полку человек, только что произведенный в офицеры. Воронцов встал, поправил под новенькой портупеей гимнастерку, тряхнул головой, так что из рюмки плеснулось, и вдруг заплакал. Слезы текли по его щекам, в горле начал твердеть ком, и Воронцов, не находя в себе сил сказать хоть что-то, испугался, что может всхлипнуть, как мальчишка. Что ж тогда будет, в ужасе думал он. Что о нем подумают в штабе полка? И можно ли такому доверить взвод? Тем более, в штрафной роте! Так и стоял он, прямой, как штык. Он плакал в присутствии старших офицеров и ничего не мог с собой поделать. Все пропало, думал он, все пропало…
— Ты что, сынок? — толкнул его подполковник Колчин.
— Я, товарищ подполковник, боялся, что не прорвемся, — сказал, сглатывая и дробя слова, Воронцов и вытер рукавом новой гимнастерки слезы.
— Так прорвался же! А, младший лейтенант?! Прорвался! И людей вывел! И танк целехонький пригнал! И комбригу радость. И нам тоже. Вот такие нам нужны! Утри, утри слезы, младший лейтенант.
— Служу трудовому народу! Оправдаем кровью, товарищ подполковник… Мой взвод… — И Воронцова качнуло, как во время бомбежки, венцы землянки накренились, стали стремительно приближаться.
— Перебрал, младшой… — услышал он будто в отдалении. Воронцову показалось вдруг, что он находится не в штабе полка, а в траншее, и кто-то из глубины хода сообщения сказал: «Перебрал младшой…»
— Ничего, в штрафной быстро ко всему привыкнет. И к этому тоже.
— Что? Его в штрафную? Взводным?
— Да, не позавидуешь парню. Из огня да в полымя.
— Ничего. Он сам — огонь.
— Кого ж, Илья Митрофанович, ротным в штрафную?
— Самого боевого, — сказал подполковник Колчин, — старшего лейтенанта Солодовникова. Рота четырехвзводная, усиленная. Первым взводом будет командовать младший лейтенант Нелюбин, его я хорошо знаю по летним боям, вторым — младший лейтенант Воронцов, третьим — лейтенант Могилевский, четвертый еще формируется. Вообще рота формируется по решению Военного Совета армии. Но, как видите, нашему полку — особая честь… Четвертый взвод пришлют из дивизии. Уже звонили. Полевая кухня и прочее — тоже оттуда. Так что нам остается только воевать. Отбить высоты. Приказ о дате наступления пришлют позже. Но, я думаю, тянуть не будут. Надо подумать, как усилить роту минометами. И еще вот что: надо придать Солодовникову пару ПТО. На случай, если они все-таки прорвутся на высоты. А немцы, как вы знаете, всегда контратакуют с танками. Так что, Игорь Ростиславич, подумайте с артиллеристами, кого можно откомандировать к Солодовникову. И разведку давайте в дело… Пусть каждую ночь ходят. Все высоты обнюхают со всех сторон. Все подходы разведают.
— Так у меня, Илья Митрофанович, в дивизионе штрафных нет, — сказал вдруг майор с эмблемами артиллериста в петлицах.
— А у них в батальонах, думаешь, есть? — вдруг взорвался подполковник Колчин. — Да мне… да всем нам на Седьмую роту молиться надо! Что атаку отбили! Самоходку сожгли! Бронетранспортер! До взвода пехоты положили! При собственных потерях — семь человек убиты и девять ранены. Раненые — почти все! — до конца боя в траншее оставались!
— Да там Солодовников над ними с пистолетом по брустверу носился. Вот и не ушли. — Майор-артиллерист усмехнулся.
— А вы, товарищ майор Степанцов, не смогли огнем поддержать взвод во время второй атаки немцев! Я твоих нештрафных в следующий раз, когда нечем будет стрелять, сам, под автоматом, в окопы к стрелкам погоню! — Все знали, что, когда подполковник Колчин переходил со своими подчиненными на «вы», это означало предпоследнюю степень его ярости.
Но обстановку разрядил Воронцов. Он вдруг почувствовал, что его мутит, и, чтобы не опозориться вконец, резко встал, стараясь быть прямым, как штык, и громко сказал:
— Разрешите выйти?
Подполковник Колчин посмотрел на его бледное лицо, все сразу понял и кивнул связистам:
— Помогите младшему лейтенанту. И отведите его в свою землянку. Пусть хорошенько выспится. Возьмите шинель и ватник. Да не потеряйте ничего!
Когда Воронцова вывели из землянки, комполка, уже остыв, сказал:
— А он, этот младший лейтенант из курсантов, что, штрафной? — Подполковник Колчин потер ладонями виски. — Ему завтра через проволоку лезть с ними… На высоты эти проклятые… Так что, Владимир Порфирьевич, готовьте две «сорокапятки», а лучше дай им дивизионные. Укомплектуй лучшими расчетами. Поставь хороших наводчиков. И минометчиков дай. Чтобы у роты огневая поддержка была настоящая, а не для проформы. Военный Совет армии создает отдельную штрафную роту не для наказания провинившихся, а для того, чтобы воевать. Это прошу понять на исходных. Чтобы потом не возникали ненужные вопросы.
Утром Воронцов проснулся с тупой головной болью и слабостью во всем теле. К своему удивлению, радом, на топчане, застланном шинелью, увидел улыбающееся сквозь сетку морщин доброе лицо младшего лейтенанта Нелюбина. Тот сидел в одном нательном белье и старательно, размашисто орудовал иглой.
— А я, видишь, на генеральский прием не попал! — сказал Нелюбин и встряхнул солдатской гимнастеркой, с которой посыпались обрывки ниток и кусочки материи, которые он, должно быть, использовал как заплатки. — Так что приходится обходиться малым. Но одежа чистая! Без педикулезов! Дырок много. А так крепкая. Послужит еще.
— Не был я ни у какого генерала. Был у полковника. У командира полка.
Воронцов сквозь боль в висках и затылке вспомнил, чем закончился его визит в штабную землянку, и поморщился.
— Это ж что, батя наш тебя так накачал? — засмеялся старшина, сидевший в дальнем углу и занимавшийся ремонтом телефонной трубки.
— Батя. Пили одинаково. Он хоть бы в одном глазу, а меня сразу под стол потянуло…
— Хорошо ж ты, Сашок, кубари обмыл.
— Голова болит. Как после контузии.
— А я тоже спирт пил, — послышался еще один голос, и Воронцов увидел лейтенанта Могилевского. Лейтенант стоял возле умывальника и, глядя в осколок зеркала, прилаженного на полочке, брился опасной бритвой. — Бойцам перед боем канистру принесли. Налили и мне. Чуть не задохнулся! — И лейтенант засмеялся.
— Между прочим, товарищ лейтенант, — выждав, когда снова наступит тишина, сказал Нелюбин, — с бойцами пить не надо. Видел я, как они тебя по плечу хлопают. Нельзя. Ты, лейтенант, не обижайся. Но меня, старика, послухай. Я и в солдатах свое отходил, и в старшинах. И теперь вот во взводных, бог даст, похожу. Солдат — это солдат. А офицер — это офицер. И солдат должен чувствовать, что перед ним — командир. И офицер должен понимать, что перед ним — солдат, существо беззащитное и требующее всяческой заботы.
