Командир должен придумать что-то новенькое! Нет никакой надежды улизнуть — импульсы ASDIC держали нас за горло. Наверняка у них там наверху первоклассные операторы, которых не обведешь вокруг пальца. Сколько времени нам еще осталось? Сколько времени потребуется им для завершения поворота и выхода в следующую атаку?
К счастью для нас, неприятель вынужден сбрасывать свои бомбы на скорости. Если бы эти свиньи могли подкрасться к нам со своим пикающим ASDIC'ом и сбросить свои штуки через борт, когда они были прямо над нами, то игра в кошки-мышки закончилась бы уже давно. К счастью для нас, они были вынуждены проходить на некоторой скорости, чтобы взрывы глубинных бомб не раскололи их собственный корпус.
Что же собирался делать Командир? Он нахмурил брови. Я чувствовал, как напряженно он думает — это было написано на лбу у него. Быть может, он снова умудрится увернуться в нужную сторону в последний момент, на верной скорости, на верной глубине? Пора ему было открыть рот и отдать свой приказ. Или он сдался, признал себя побежденным?
Как будто большой холст внезапно прорвался в центре: хриплый голос Командира возвысился над шумом. «Откачивать воду за борт! Руль лево на борт! Обе машины полный вперед!»
U-A рванула вперед. В общем гуле насосов не было слышно. Матросы покачнулись и схватились за трубы. Командир сидел, прочно опершись на стол для карт. Крихбаум ухватился за свой столик.
С неожиданным приливом воодушевления я понял рискованную игру, которую только что начал Командир. Несмотря на ASDIC, он упрямо удерживал курс. Новый трюк — этот вариант применялся впервые. Это было очевидно. Командир эсминца тоже не был салагой. Он не рвался слепо в точку, где нас засекли в последний раз. Мы знали, когда он выходил в атаку. Мы также знали, что он не может удерживать нас на крючке на большой скорости, что мы попытаемся уйти с курса его сближения и сменить глубину. Но будем мы уклоняться влево или вправо, вверх или вниз — это все он должен был догадываться. Поэтому, всего лишь для разнообразия, Старик обошелся без уклонения и просто удерживал курс и скорость. Блеф и двойной блеф.
«Время?» — спросил Командир.
Крихбаум сверился с часами. «03:30, Командир».
«Неужели?» — басом медленно вымолвил Командир. Даже он, казалось, подумывал о том, что спектакль что-то уж слишком затянулся.
«Удивительно», — пробормотал он. «Полагаю, они хотят удостовериться полностью».
Какое-то время ничего не происходило. Командир погрузил лодку глубже, затем еще глубже.
«Время?»
«03:45, Командир».
Если только мои чувства мне не врали, то похоже, что даже гирокомпас был отключен. Подводная лодка соблюдала режим полной тишины, и было слышно только, как ритмично капают капли сконденсировавшейся воды.
Неужели нам удалось? Пятнадцать минут на самом малом ходу. Тишина была прервана неприятными звуками, источник которых Командир назвал сверчками. Прочность нашего сигарообразного корпуса жестоко проверялась на запредельной глубине. Стальная шкура U-A должно быть вдавливалась внутрь между шпангоутов. Все деревянные переборки скрипели и стонали.
Мы были снова на глубине в 200 метров — больше чем в два раза рекомендованной глубины погружения, проползая через черные глубины на скорости в два узла с корпусом, на который давил столб воды в две трети высоты Эйфелевой башни.
Удержание глубины стало искусством равновесия. Если лодка погрузится еще глубже, ее истерзанные шпангоуты могут поддаться под внешним давлением. Имел значение каждый сантиметр. Рассчитывал ли Командир на то, что британцы не знают нашей максимальной глубины погружения? Мы сами никогда не произносили вслух магической цифры, а вместо этого применяли эвфемизм: «трижды R плюс шестьдесят». Это звучало подобно формуле алхимика. Действительно ли неприятель не знал истинное значение величины «R»? Каждый немецкий машинист знал, что за этим скрывается, так что число посвященных возможно превышало пятьдесят тысяч.
Из рубки гидроакустика никаких докладов. Я не мог поверить, что нам удалось вырваться. Наверное, подонки лежали в дрейфе, выжидая свой час. Они знали, что находятся почти сверху нас. В их расчетах только наша глубина была неизвестным фактором. Стармех напряженно поводил головой туда-сюда. Похоже, ничто не нервировало его так, как звуки «сверчков».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Два взрыва сносной силы. Бульканье резко прекратилось. Наш льяльный насос работал на несколько секунд дольше. Наверняка они услышали этот проклятый звук! Почему мы не можем делать бесшумные насосы?
Чем дольше мы удерживали эту глубину, тем больше я беспокоился о хрупкости нашего корпуса. У нас не было брони. Ничего не было между нами и давлением снаружи, не говоря уже о ударных волнах от взрыва глубинных бомб, кроме двух сантиметров стального листа.
«Чертовски длинный спектакль», — прошептал Командир. Если он высказал такое, то нам противостоял весьма упрямый неприятель.
Я попытался представить, что происходит на поверхности. Не так уж давно я был на другой стороне подобной охоты. Полностью противоположная роль, за исключением того, что у британцев был их мудреный ASDIC, в то время как нашим единственным помощником был гидрофон: электроника против акустики.
Слушать — наскочить — атака — поворот — слушать — наскочить — атака. Установка взрывателей на малую глубину, установка на большую глубину. Затем piece de resistance: залп нескольких глубинных бомб — салют из дюжины бочек, установленных на одновременный взрыв. Между нами и британцами было не так уж много разницы.
Каждая из наших глубинных бомб содержала четыре центнера Аматола, так что в дюжине было больше двух тонн сильного взрывчатого вещества. Мы удерживали контакт, выходили в атаку и затем делали залп из всех метателей сразу — с левого, правого бортов и с кормы. У меня в ушах все еще был голос командира корабля: «Это не самый мой любимый вид спорта…»
Бездеятельность была загадочной. Быть может, они прекратили охоту? Я смог ослабить напряжение своих мускулов — осторожно, потому что я не должен был вздрагивать, если это снова начнется. Контратака: медленное уничтожение. Мысль о еще одном проходе эсминца заставила содрогнуться всего меня. Я ухватился за память, чтобы занять свои мысли.
Я был снова на эсминце «Карл Гальстер», жестянке из-под сардин, набитой оружием и механизмами. Мы установил контакт к юго-западу от Британских Островов. Неожиданный крик с правого крыла мостика: «Торпеда на пеленге три-ноль!» Голос все еще звучал в моих ушах, хриплый, но режущий ухо. Я никогда его не забуду, даже доведись мне прожить сто лет.
Я четко видел след торпеды — пузыри на воде. Казалось, прошла целая вечность, пока наша бледная кильватерная струя повернула в сторону.
Я судорожно сглотнул. Страх держал меня за горло — двойной страх, рожденный тогда и сейчас. Мои мысли были в хаосе. Мне нужно быть внимательным, чтобы не смешать их. «Торпеда на пеленге три-ноль!» — это было на эсминце «Карл Гальстер». Ужасные несколько секунд оцепенелого напряжения, затем крик спасения: «Торпеда пересекает курс по носу!»
Держаться — и уходить подальше! Сколько времени прошло уже? Я все еще не мог заставить себя пошевелиться. В этот раз я был одним из тех, на кого велась охота. Глубоко внизу на подводной лодке с пустыми торпедными аппаратами, беззащитной — даже если бы мы всплыли.
«Карл Гальстер» увернулся от торпеды в одном-двух метрах. Руль на борт и максимальные обороты машины, пока корабль не стал на курс, параллельный курсу торпеды. Как сильно тогда вибрировал корпус — почти до точки разрушения. Колокол громкого боя непрерывно звонил, подавая тревогу для команды в машинном отделении. Затем команда офицера-торпедиста: «Огонь с левого и правого бортов!» Бездыханное ожидание, пока двойная детонация не встряхнула корабль с носа до кормы. Ничего не было видно, кроме двух белых водоворотов слева и справа от нашей кильватерной струи, как будто бы пара скал свалилась в воду.
Затем команда: «Руль лево на борт!» Командир эсминца снизил скорость настолько, чтобы гидроакустики во чреве эсминца смогла работать гидрофонами. Такая же тактика, как и у нашего противника — один к одному. Эсминец заметно накренился, когда его скорость снова увеличилась, и мы погнались за эхом.
