Тишина была нарушена приглушенным звуком взрыва, как будто ударили по слабо натянутой коже барабана.
«Это было попадание», — мягко сказал Командир. Он поднял голову. Теперь я мог видеть его лицо: суженные глаза, рот в безрадостной гримасе концентрации.
Второй приглушенный удар.
«Вот так». И добавил сухо: «Чертовски долго они шли».
Второй помощник выпрямился. Он сжал оба кулака и оскалил сжатые зубы, как орангутанг. Его желание заорать было совершенно очевидным, но он только сглотнул. На его лице еще несколько секунд оставалась гримаса.
Стрелка глубиномера продолжала свое медленное движение по шкале.
Еще один барабанный удар.
«Номер три», — пробормотал кто-то.
Было ли это все — только три приглушенных взрыва? Я плотно зажмурил глаза. Казалось, что каждый нерв в моем теле был сконцентрирован на слуховых каналах. Больше ничего?
Затем донесся звук разрываемого пополам листа железа и при этом другой лист как будто быстро кромсали на кусочки. Резкий скрежет металла, и мы вдруг стали окружены звуками рвущегося, скрежещущего, лязгающего и ломающегося металла.
Я так надолго задержал дыхание, что в конце концов обнаружил себя судорожно заглатывающим воздух. Что это значило?
Командир снова поднял голову.
«Два пошло ко дну — два, как ты думаешь, Мичман?»
Этот шум — это были ломающиеся переборки?
«Им не придется больше плавать». Слоги произносимых слов были невыразительными, их скорее выдыхали, чем проговаривали.
Никто не двигался. Никто не испустил победный вопль. Старшина центрального поста стоял возле меня на своем обычном месте, неподвижный, одна рука на трапе, голова повернута в сторону глубиномеров. Двое горизонтальных рулевых сидели в плотных складках резины. Стрелка бледного ока глубиномера была неподвижна. Неожиданно я обратил внимание, что у горизонтальных рулевых на головах все еще были одеты сверкающие мокрые зюйдвестки.
«Они достаточно походили. Я их списал».
Голос Командира был обычным медвежьим ворчанием. Треск, лязг, скрип и звуки рвущегося металла все еще были слышны и они не ослабевали.
«Ну, им досталось…»
Неожиданный ужасный удар сбил меня с ног. Послышалось звяканье разбитого стекла.
Я выпрямился у ближайшей трубы, автоматически сделал два неверных шага вперед, наткнулся на кого-то и опустился на комингс двери.
Для нас снова началось. Пришло время расплаты за наши забавы. Я вжал левое плечо в металлическую раму и вцепился в трубу, проходившую ниже моих бедер. Мое старое доброе прибежище. Пальцами я чувствовал гладкую поверхность краски сверху трубы, а снизу нее по контрасту была ломкая, шероховатая ржавчина. Мои пальцы сжались, как струбцины. Я неотрывно смотрел на суставы своей правой руки, потом на левую, как будто бы мои пристальные взгляды могли усилить их хватку.
И что же дальше?
Как боязливая черепаха, я осторожно поднял свою голову — готовый втянуть ее назад в любое мгновение. Все, что я услышал — это как кто-то прочищает свой нос.
Мой взгляд был магнетически прикован к фуражке Старика. Он немного сдвинулся в сторону. Теперь я мог видеть красно0белые шкалы за стеклами приборов. Они напомнили мне мечи арлекинов или огромные леденцы на деревянных палочках, которые парижские кондитеры вставляли в стаканы, подобно цветам, или маяк на левом траверзе, когда мы покидали Сен-Назер. Он тоже был выкрашен в красный и белый цвета.
Комингс встал на дыбы, как необъезженная лошадь. Оглушительный взрыв почти разорвал мои барабанные перепонки. Удар за ударом сыпался на наш корпус, как будто кто-то рассыпал в глубине пригоршни пороха и взрывал их быстро один за другим.
Примерное серийное бомбометание.
Хорошая стрельба. Это было второе сближение. Они не были тупицами — наш блеф не сработал.
Было такое ощущение, что внутри меня все съежилось.
Море вокруг нас ревело и клокотало. Мы раскачивались туда-сюда в невидимых завихрениях, пока вода не переставала устремляться обратно в пустоты, образовавшиеся в результате подводных взрывов. Клокотание стихло, но мы все еще могли слышать приглушенные звуки рвущегося и лопающегося металла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Командир безумно ухмыльнулся. «Они хорошо идут ко дну. Нам не придется их приканчивать. Жаль, что мы не видим, как тонут эти педики, вот что».
Я в изумлении захлопал глазами, но он уже вернулся к своему обычному тону безо всяких эмоций. «Два ко дну, одному идти дальше».
Неожиданно я услышал голос оператора-гидроакустика. Должно быть, мои чувства были частично притуплены. Германн без сомнения комментировал происходящее.
«Звуки гребного винта на пеленге три-три-ноль, быстро приближаются».
Командир не отрывал глаз от губ акустика. «Ну как, что-нибудь меняется?»
Германн помедлил, прежде чем отвечать. Наконец он доложил: «Звуки винта уходят по корме».
Командир тотчас же приказал добавить скорость. Моя голова наконец-то просветлела. Я мог понимать, что происходит и разделять всеобщую надежду, что эсминец пересечет наш курс изрядно по корме, чему Командир собирался поспособствовать.
Мы все еще не имели понятия, в какую сторону повернет эсминец при следующей попытке напасть на нас. Командир похоже полагал, что это будет левый борт, потому что он приказал повернуть на правый.
Старшина машинного отделения Франц прошел через центральный пост. Его лицо было белым как мел. Крупные капли пота блестели на его лбу, как глицериновые. Хотя нас не качало, он по очереди опирался каждой рукой. Он громко попросил дать ему несколько предохранителей для гирокомпаса.
Командир сердито повернулся к нему. «Разговаривай потише!»
Нас тряхнуло от четырех взрывов, быстро прогремевших один за другим — почти один удар — но подводные вихри не достигли нас.
«По корме, в нескольких милях по корме», — насмехался Командир. «Они могли бы работать и получше».
Подняв ногу, он упер ее в рундук для карт и начал расстегивать свою кожанку. Старик устраивался поудобнее. Он сунул руки в карманы кожаных штанов и повернулся к Крихбауму.
Еще одиночный взрыв, не близко, но весьма продолжительно. Казалось, что бурлящий рев будет продолжаться бесконечно. Посреди приглушенного шума Командир произнес: «Они плюются в неверном месте».
Похоже, что эсминец потерял лодку — следующие два взрыва были так же далеки — но нас все еще изводил акустический эффект каждого глубинного взрыва. Противник наверняка знал, насколько деморализующими могут быть взрывы глубинных бомб, даже тех, что разорвались на изрядном удалении от цели.
«Мичман, запишите…»
«Слушаюсь!»
«Двадцать два часа сорок минут, сблизились для атаки — ведь было 22:40, не так ли? Конвой следует четырьмя колоннами, более близкими к друг другу, чем предполагалось ранее. Эсминцы ясно видимы впереди и на фоне луны…»
Ясно видимы — эсминцы ясно видимы впереди и на фоне луны? Это означало, что эсминцев было больше, чем один. Во рту у меня пересохло. Командир ни слова не говорил об этом. Наоборот, он действовал так, будто со стороны нашей атаки вообще не было никакого охранения.
«Ясно видимы — записал? Приблизились с правого борта с носа второй колонны — ты меня слышишь?»
«Да, Командир… с правого борта с носа второй колонны».
«Луна чрезвычайно яркая…»
«Можно было и так сказать…», — пробормотал второй помощник, но тихо, чтобы не услышал Командир.
«… чрезвычайно яркая, но недостаточно для атаки из подводного положения».
Мне пришлось подняться, чтобы пропустить последних возвращавшихся обратно в корму после команды «Всем в нос». Они прошли мимо меня на цыпочках, балансируя, как канатоходцы.
Командир погрузил лодку еще ниже. Затем он примерно пять минут поддерживал одну и ту же глубину и скорость, пока гидроакустик не доложил о новом приближении противника. Тогда мы ушли еще глубже. Теперь он делал ставку на то, что противник не смог уловить его второго маневрирования по глубине и он будет устанавливать взрыватели глубинных бомб на глубину, где нас уже давно нет, но на которой мы маневрировали достаточно долго, чтобы неприятельские гидролокаторы нас обнаружили.
