И в лучшие времена полковник Солль горазд был насмешничать; теперь он просто брызгал ядом, хлестал подчиненных едкими и жестокими упреками, язвил и издевался – и в конце концов горько пожалел, что не погиб во время Осады вместе с последними достойными воинами городского гарнизона… Ибо счастье им, так и не дожившим до великого позора, а потомки их, те, кто носит оружие теперь, годны разве что на посмешище да на расплод…
Тут полковник, осененный новой мыслью, пообещал обратиться к городскому начальству с инициативой – оскопить наиболее трусливых и глупых стражников, дабы не плодить на земле бездарность. Трое дамочек вольного поведения, традиционно прикрепленных к гарнизону и потому ставших свидетелями Соллевой речи, переглянулись с мрачными усмешками; стражники потели, играли желваками и с ненавистью поглядывали на начальника – ибо друг на друга они смотреть и вовсе избегали.
Наконец, Солль выдохся, с презрением оглядел свое покрытое красными пятнами воинство и приказал выступать.
Стража на воротах отсалютовала товарищам, отправляющимся в поход; закрыв глаза, Солль вообразил ниточки слухов, выползающие из ворот вслед за отрядом… а то и впереди него. Сеть слухов, как круги по воде, вестники и шпионы, пробирающиеся с хутора на хутор, несущие сведения Сове…
Он закусил губу. Если отряд за его спиной казался подобравшимся, злым медведем – то в подчинении у Совы озверевший осиный рой. И нет другого выхода – взять или погибнуть, причем второе лучше, мертвый Солль вряд ли сможет вернуться в город и арестовать собственного сына… То есть того, кто считался таковым без малого двадцать лет.
Ни с того ни с сего он пришпорил лошадь; бойцы его, ругаясь сквозь зубы, поспешили следом. Сквозь редкие тучи пробилось наконец солнце, осветив расстеленную перед полковником цветную тактическую карту: рощу вдалеке, перекресток дорог да отдаленное селение. Даже не закрывая глаз, Эгерт видел теперь и сокрытое горизонтом – зеленый шелк с вышитыми на нем перелесками и полями, деревнями и хуторами, рекой и ручьем, стенами глухого леса – разбойничьего угодья…
Эгерту снова показалось, что он раздвоился. Что вот он идет на смертельную охоту – и он же мрачно затаился, собирает вести, поджидает охотника…
Эгерт хрипло крикнул и снова дал шпоры. Те, что ехали за его спиной, проклинали всех на свете сумасшедших полковников.
Сова, как выяснилось вскоре, и не думал таиться. Во всем мире он знал одного лишь охотника – себя; к полудню второго дня пути Эгертовы воины почуяли запах дыма.
Так не пахнут костры, и не такой дым поднимается над печными трубами; угрюмый Соллев отряд безошибочно нашел дорогу к пожарищу, ставшему к тому времени пепелищем.
Хутор на развилке дорог – всего несколько домов и обширное хозяйство; под копытами лошадей металась с лаем обезумевшая собака. Куры как ни в чем не бывало искали пропитание на истоптанном огороде, бродил растерянный теленок с обрывком веревки на шее, большой хлев был пуст, и ветер теребил клочки грязной соломы посреди пустого двора.
Дом сгорел наполовину; огонь почему-то пощадил его и не уничтожил дотла. Труп хозяина, висящий на дереве перед окном, пострадал куда больше – Эгерт глянул и тут же отвел глаза.
Люди – всего несколько десятков – стояли, сбившись в плотную молчаливую толпу. Их дома и их жизни остались в целости; глядя на обезображенный огнем труп, они смирились с потерей денег и скота, муки, запасов и прочего своего достояния, и только средних лет женщина билась о дорогу над телом девушки лет шестнадцати – щуплой девчонки с широко раскрытыми мертвыми глазами и бурыми пятнами крови на рваной юбке…
Отряд Солля остановился, сбившись, в свою очередь, в бряцающую железом стаю; хуторяне молчали, глядели исподлобья, решая, чего ждать еще и от этих – новой беды?
Рыдания женщины на дороге на минуту стихли – и слышно стало, как в траве надрываются, стрекоча, разомлевшие кузнечики.
Женщина на дороге подняла лицо; в какой-то момент Эгерту померещилось, что глаза их встретились – но то был самообман, женщина не видела никого и ничего, и Солль с его вооруженным до зубов отрядом был для нее так же безразличен, как эти кузнечики…
Хуторяне смотрели. На стражников, на женщину, на кидающуюся под копыта собаку и на черный обезображенный труп.
Тогда полковник Эгерт Солль вскинул над головой руку, повернул коня и поскакал, увлекая по горячему следу свой онемевший отряд.
Ночь положила конец преследованию.
Сова – а Эгерт скоро уверился, что сидит на хвосте у самого Совы – неприкрыто издевался. Разбойники уходили врассыпную – уведенный с хутора скот непостижимым образом потерялся среди больших и малых поселений, жители который клялись чем угодно, что никаких разбойников не видели ни разу в жизни. Озверевший Эгерт закатил оплеуху здоровенному парню, который явно лгал, бегая глазами – парень охнул, облился кровью и жалобно запричитал о доле земледельца, землепашца, которого всяк норовит обидеть…
Под вечер отряд вошел-таки в лес – но сгустившаяся темнота скрыла даже те скудные разбойничьи следы, которые удавалось высмотреть Соллевым разведчикам. Полковник сжал зубы и скомандовал привал.
В затухающем костре подергивались черные угольки прогоревших веток; Эгерт смотрел, как чья-то рука в задумчивости ворошит угли тонкой палкой с горячей искрой на конце. Ему вдруг ясно представилось, что это Луар сидит рядом с ним у огня – тот любил в свое время и ночные костры, и такие вот прутики с угольком, и красные узоры, на мгновение зависающие в темном воздухе…
Эгерт поднял голову. Молодой стражник поймал его взгляд, смутился и отвернулся, бросив палочку в огонь.
Это был на редкость молчаливый привал – не было сказано ни слова, только скрипела и возилась ночь, вышагивали часовые да трещал огонь. Ночной костер виден издалека, Сова опять знает больше, нежели полковник Солль; Сова снова хозяин положения, не зря так торжествующе ухают среди черного леса его лупоглазые тезки…
Эгерт подмостил в изголовье седло и лег, укрывшись плащом. Над ним висела многослойная темнота – беззвездное небо, затянутое тучами, невидимые кроны, неведомая ночная жизнь…
Он глубоко вдохнул запах земли и леса – и тогда пальцы его, судорожно сжавшись, вцепились во влажную шкуру травы.
Муравей на огромной карте, где вышит шелком ночной лес, где не отмечены тропы и тропинки, где тут и там торчат булавки с красными головками костров… И крыши деревень, и ниточка ручья, протянувшаяся к синей ленточке реки… Спинки шелковых мостов – здесь и здесь… И ниточка парома. И очертания оврагов. И буреломы, которых нет на карте… Хлещут по щекам ветки. Чужая воля становится своей, Эгерт Солль сидит, ухмыляясь, в своей берлоге и ждет, когда поутру другой Эгерт Солль, считающий себя охотником, совершит очередной безнадежный бросок… Безнадежный, потому что…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
