После того, как героя покинула его команда, он остался один на один с разбушевавшейся стихией: «Ветры кровь мою пьют / И сквозь щели снуют / Прямо с бака на ют, — / Меня ветры добьют!». Как и в «Охоте на волков», герой находится на открытом пространстве. Но если там он еще мог уйти (вырваться за флажки), то здесь он обречен бороться до конца: «Я под ними стою / От утра до угра, / Гвозди в душу мою / Забивают ветра». Данный мотив год спустя получит развитие в рассказе «Парус» (1971): «…душа чувствительна к ударам, — лопнула, и в ней дыра. И теперь сколько ни дуй — всё в дыру, и судно на месте. И ветер напрасно тратит силы» /6; 165/. Здесь прозаический герой, выступающий в образе корабля, сравнивает себя с Христом: «Я, как Христос по водам», «Я, как бог на волнах» (АР-13-16), — а в балладе лирический герой подвергается распятию гвоздями.
И еще несколько сходств между этими произведениями: «Ветер дует в мою бога душу» = «Даже в душу мою задувают ветра» (АР-4-168) (ср. еще в черновиках песни «Мы говорим не “штормы”, а “шторма”…»: «К нам в души ветер бьет, сорвав засов»; АР-10-157); «И теперь сколько ни дуй — всё в дыру, и судно на месте» = «Сел по горло на мель»; «Надо залатать, а ветер и этому мешает, — он нетерпелив, как боксер после того, как послал противника в нокдаун и хочет добить» = «Меня ветры добьют»: «А я стою, и ветер злится, что не может сдвинуть меня с места» = «Я под ними стою / От утра до утра. <…> И гулякой шальным / Всё швыряют вверх дном / Эти ветры, незваные гости. / Захлебнуться бы им / В моих трюмах вином / Или с мели сорвать меня в злости!» («я стою» = «Я под ними стою»; «ветер злится» = «ветры… в злости»; «сдвинуть меня с места» = «с мели сорвать меня»).
Примечательно, что за концовкой «Паруса»: «Они возьмут меня на буксир», — сразу же, без пробела и со строчной буквы, следует строка из песни «Я несла свою беду…»: «он беде моей помог» (АР-13-18). И хотя в рассказе герой выступает в мужском образе, а в песне — в женском, однако в обоих случаях он уповает на помощь извне. Причем героиня, подобно парусу, тоже оказалась в воде: «А река меня несла. <…> По весеннему ледку / провалилася. <…> Поскользнулася на льду <…> Камнем под воду ушла» (АР-13-18, 20), — и говорит о своей разорванной душе: «Подломился лед, душа оборвалася» = «Ветер дует в мою бога душу, рвет и треплет».
А противостояние лирического героя и ветра, имевшее место в «Балладе о брошенном корабле», вскоре перейдет в «Песню солдата на часах» (1974): «Я под ними стою / От утра до утра. / Гвозди в душу мою / Забивают ветра» = «И какие бы ни дули / Ураганные ветра, / Он — в дозоре, в карауле / От утра и до утра».
В подобном же ключе данная тема реализована в рассказе «Парус»: «Надо залатать, а ветер и этому мешает, — он нетерпелив, как боксер после того, как послал противника в нокдаун и хочет добить» (образ бокса или мордобития уже знаком нам по «Сентиментальному боксеру» и «Песне про джинна»); в «Песне Алисы»: «Растеряешься здесь поневоле — / Со стихией одна на один»; в «Песне мыши»: «И вдруг — это море около, / Как будто кот наплакал, — / Я в нем, как мышь промокла, / Продрогла, как собака»; в «Разбойничьей»: «Тех ветрами сволокло / Прямиком в остроги»; и в песне «Летела жизнь»: «Как сбитый куст, я по ветру волокся», — в результате чего его также «сволокло в остроги»: «Пока меня с пути не завернули…».
Вообще метафорическая ситуация «лирический герой (лирическое мы) против ветра» возникает у Высоцкого постоянно: «Можно поворачивать влево или вправо, можно даже идти галсами против ветра. Научился ходить против! Корабль борется с ветром» («Парус», 1971), «Мы против ветра держим путь на тракте» («Студенческая песня», 1974), «Против ветра идем, не терзая винтами воды» («Этот день будет первым всегда и везде…», 1976; черновик — АР-10-178).
А вышеупомянутый мотив из «Песни Алисы»: «Растеряешься здесь поневоле — / Со стихией одна на один», — впервые встретился в поэме «Сорок девять дней» (1960), которая начинается с прозаической вставки: «Всё началось случайно. Люди оказались четыре на один с бушующим океаном» /1; 17/. Причем и здесь упоминается «стихия»: «Ведь нас не сломила стихия…». А много лет спустя этот мотив повторится в «Студенческой песне» (1974), где главные герои также будут бороться со штормовым ветром, но не в океане, а на Дивногорских каменных столбах: «Мы гнемся в три погибели — ну что ж, / Такой уж ветер… Только, друг, ты знаешь, — / Зато ничем нас после не согнешь, / Зато нас на равнине не сломаешЬ».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И гулякой шальным всё швыряют вверх дном Эти ветры — незваные гости…
В последней строке прослеживается явная связь с песней «У нас вчера с позавчера…»: «Мы их не ждали, а они уже пришли»; с наброском «Не возьмут и невзгоды в крутой оборот…» (1969 — 1970): «Мои верные псы сторожат у ворот / От воров и нежданных гостей» /2; 242/; и с черновиком «Побега на рывок»: «Про тревожный звонок, / Про нежданных гостей» /5; 504/.
Захлебнуться бы им в моих трюмах вином
Или с мели сорвать меня в злости!
Я уверовал в это, как загнанный зверь, Но не злобные ветры нужны мне теперь.
Мотив загнанности и сравнение себя с загнанным зверем очень распространены у Высоцкого — достаточно вспомнить «Охоту на волков». И связан он, безусловно, с преследованиями со стороны властей. Поэтому лирический герой говорит, что ему нужны «не злобные ветры». В черновике есть даже вариант: «Только добрые ветры нужны мне теперь!» /2; 538/. Он верит в то, что какие-то перемены должны произойти, хотя и называет их «восьмым чудом» как нечто нереальное: «Будет чудо восьмое! И добрый прибой / Мое тело омоет живою водой, / Моря божья роса с меня снимет табу, / Вздует мне паруса, будто жилы на лбу».
Герой надеется на то, что новая власть или хотя бы потепление в общественной атмосфере («.добрый прибой») снимут табу с его имени, а то получается, что его не существует: «Они делают все, чтобы я не существовал как личность. Просто нет такого — и все!», — говорил Высоцкий своей жене[737] [738] [739].
Теперь обратим внимание на то, как герой описывает свое состояние на мели: «И от палуб до дна обнажились борта <…> Задыхаюсь, гнию — так бывает…». В таком же виде он предстанет в песне «Жили-были на море — это, значит, плавали…» (1974), где о нем будет говориться как о трансатлантическом лайнере, но уже в третьем лице: «У черного красавца борт подгнил. / Забарахлили мощные машины» /4; 440/517. Похожий образ возникнет в стихотворении «Когда я отпою и отыграю…» (1973): «Порву бока и выбегу в грозу»; в «Гимне морю и горам» (1976): «До ребер, до шпангутов продрать себе борта»: и в «Памятнике» (1973): «Когда вырвал я ногу со стоном <…> Из разодранных рупоров всё же / Прохрипел я: “Похоже, живой!”».
В «Балладе о брошенном корабле» лирический герой говорит: «А бока мои грязны — таи не таи», — повторяя мысль из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин» (1924): «Люди — лодки. Хоть и на суше. / Проживешь свое пока, / много всяких грязных ракушек / налипает нам на бока».
А свои «грязные бока» герой упомянет и в черновиках «Куполов»: «Глина жирно и ржаво / Залепила бока. / Это что за держава? / Да неясно пока»518. В черновиках же «Баллады о брошенном корабле» встречается такой вариант: «.. И от палуб до дна обнажились борта, / Корпус мой безобразный — таи не таи» (АР-4-167), явно напоминающий «Памятник»: «Накренился я — гол, безобразен». Отметим еще некоторые сходства между этими песнями: «Только мне берегов не видать и земель» = «Не стряхнуть мне гранитного мяса»; «Мне хребет перебил в абордаже» = «Только судороги по хребту» (в балладе у лирического героя тоже были судороги: «Даже в душу мою задувают ветра. / И гуляют по ней, пробирая насквозь»; АР-4-169); «Я под ними стою от утра до утра» = «Я стою и ужат, и обужен» (АР-5-130); «Гвозди в душу мою забивают ветра» = «На спор вбили». В балладе герой чувствует себя мертвым, поэтому мечтает о том, что «добрый прибой» его «тело омоет живою водой», а в «Памятнике» он и в самом деле оказывается «всех мертвых мертвей».
