Теперь я точно знала, что мое влечение к Гарри исчезло. Хотя я думала, что веду себя с ним как свободная женщина, на самом деле я была рабом. Это не было свободным выбором. Я хотела его потому, что он был сквайр, а не ради него самого. Но сейчас, когда он потерял свое чистое очарование и стал довольно толстым и обрюзглым мужчиной, было уже поздно. Я имела дело со сквайром, а не с Гарри. Я не могла сказать «нет». Моя безопасность и мое присутствие на земле означали, что я должна обладать ее хозяином. Я платила свой оброк точно так же, как платят его наши арендаторы, подходя к моему столу с монетами, завязанными в уголке платка. Когда я ложилась на спину или ходила по комнате, пугая и восхищая Гарри каждым своим движением, я платила свои долги. И понимание этого удручало меня.
Гарри лишился своего очарования, но его не лишилась земля. Вайдекр сверкал той осенью, как алая кисть рябины. Летнее тепло стояло так долго, что даже в октябре Джон возил меня на прогулку в одной только накинутой на плечи шали. Но вскоре неожиданно пришли морозы, и на подернутой инеем земле я отлично могла видеть следы лисы. Наступил охотничий сезон. Каждый день мы с Гарри тренировали наших гончих и не говорили ни о чем другом, кроме как об охоте, собаках и лошадях. Это был первый сезон Гарри, и он страшно волновался. То, что наши гончие были самыми лучшими, означало, что хозяин должен следовать за ними по пятам, скакать по любым тропинкам и перепрыгивать через любые препятствия. Наш Шоу был отличным загонщиком, знавшим все лисьи тропы, к тому же я всегда скакала рядом с Гарри.
ГЛАВА 12
При таких опытных советчиках, как загонщик Шоу и я, у Гарри были все шансы на успех, и первый день охоты в октябре превратился в одну долгую славную гонку, которая началась на общественной земле. Затем большой петлей мы обогнули поля за нею и убили лиса там, где лес Вайдекра граничит с вересковой пустошью. Это был старый опытный зверь. Клянусь, я уже охотилась за ним в последний год жизни папы. Тогда ему удалось уйти от своры наших гончих, но сейчас он стал тремя годами старше, папы уже не было в живых, и даже неопытный Гарри, который был начисто лишен охотничьего инстинкта, догадался, что хитрое животное стремится к воде, чтобы замести следы.
— Выпускай собак, Гарри, — кричала я, перекрывая лай гончих и грохот копыт, и ветер относил мои слова прочь.
Горн запел: «Ту-ру-у! Ту-ру-у!», лошади рванулись вперед, а за ними ринулись в свою атаку нетерпеливые гончие. Лис помчался от них из последних сил. Ему почти удалось ускользнуть, но они догнали его на самом берегу, и Гарри, с трудом протолкавшись среди голодных и злых собак, отрезал ему хвост и подал его, еще окровавленный, мне. Я поблагодарила и приняла приз затянутой в перчатку рукой. Этот дар я получала каждый охотничий сезон, начиная с одиннадцати лет, когда папа вымазал мне лицо отвратительно пахнущей липкой кровью.
Мама задохнулась от ужаса, увидев меня, измазанную кровью подобно первобытному дикарю, и готова была открыто возражать отцу, когда он сурово объяснил ей, что мне нельзя умываться.
— Ребенок пахнет лисицей, — сказала мама. Ее голос, дрожащий от гнева, внезапно упал до шепота.
— Это традиция. — Тон отца не допускал возражений.
Для него этого было достаточно, для меня — тоже. Видит бог, я не была разборчивой маленькой куклой, но, когда он размазал кровь по всему моему лицу еще не высохшим обрывком хвоста, я покачнулась в седле от отвращения. Однако я не упала, и я не стала умываться.
Я решила эту проблему по-своему и теперь, оглядываясь назад, понимаю, что это был способ, типичный для меня. Папа сказал, что мне нельзя умываться, пока кровь сама не сотрется. Я размышляла над этим несколько часов, пока кровь сохла, воняла и стягивала мою кожу, а затем отправилась к песчанику за нашими конюшнями, села там и терла лицо песком до тех пор, пока кожа не стала чистой.
— Ты умывалась, Беатрис? — строго спросил папа, когда мы встретились за завтраком на следующий день.
— Нет, папа, я просто стерла ее, — ответила я. — Можно, я теперь умоюсь?
Раскат ласкового смеха потряс зазвеневшие окна и серебряный кофейник.
— Стерла ее? Ах ты, моя любимая малышка! — стонал он от смеха, промокая глаза салфеткой. — Да, теперь можешь умыться. Ты не нарушила традицию, все в порядке. И сделала это совершенно по-своему, вот что смешно.
И сейчас, принимая окровавленный хвост от Гарри, я мыслями унеслась к той сцене. Запах свежей крови напомнил мне все так живо, будто это случилось вчера. Но папы уже нет со мной, и все теперь совсем не так.
— Хороший гон, мисс Лейси, — обратился ко мне один из молодых Хаверингов, сводный брат Селии, Джордж.
— Да, очень, — улыбаясь, отозвалась я.
— А как вы замечательно скакали! — В его глазах светилось почтение. — Я даже не мог уследить за вами. Когда вы взяли то последнее препятствие, я закрыл глаза, боясь, что нижний сук сбросит вас с лошади.
Я рассмеялась, вспомнив это.
— Представь, я тоже закрыла глаза, — призналась я. — Я так увлеклась, что забыла о всякой осторожности и бросила Тобермори на препятствие, даже не видя дерева. Когда я заметила, что между его ветвями и изгородью совсем нет места, было уже поздно. Я едва успела пригнуться в надежде, что мне удастся остаться невредимой. Так и произошло, но я даже почувствовала, как ветка оцарапала мне спину.
— Я слышал, что вы тоже принимали участие в скачке, — сказал Джордж, обратившись к Джону Мак-Эндрю, подскакавшему к нам.
Солнце вдруг засветило ярче, и мы улыбнулись друг другу.
— Это была просто мимолетная фантазия, — ответила я. — Доктор участвует в скачках лишь при очень высоких призах.
Яркие глаза Джорджа оглядели нас по очереди.
— Надеюсь, Тобермори не проиграл? — поинтересовался он.
— Нет. — И я улыбнулась Джону. — Но впредь я буду осторожнее.
Джордж рассмеялся, сделав на прощание комплимент Гарри, и мы остались вдвоем. Но сейчас на меня смотрел опытный врач, а не влюбленный.
— Вы бледны, — сказал он. — Вы нехорошо себя чувствуете?
— Уверяю вас, все в порядке. — Я улыбнулась, чтобы придать уверенности своим словам. Даже произнося эти слова, я ощущала слабость и тошноту.
— Я вижу, что нет, — кратко ответил доктор.
Он спешился и требовательно протянул мне руки. Я пожала плечами и, соскользнув с седла, позволила ему подвести меня к упавшему дереву. Когда я села, мне стало немного получше, и я почувствовала острый, холодный запах опавших листьев, идущий от земли.
— Что случилось? — спросил доктор. Он не отпускал моей руки, осторожно нащупывая мой пульс.
