Когда он вошел в нее, Амти зашипела от радости и боли, она попыталась его укусить, но Шацар перехватил ее за подбородок и поцеловал. Амти и не думала, что он любит целоваться, надо же. Удовольствие она, одурманенная пустотой, сейчас почувствовала бы, даже если бы сама себя трахнула чем-нибудь сподручным, как сказала бы Эли, но Шацар внутри был жаркий и двигался в ней со страстью, которая почти равнялась жестокости. Он до синяков сжимал ее бедра, и Амти подумала, что если это сон, то наутро ничего не останется, и так она поймет, что все было нереальным, иллюзорным.
Она почти по-звериному вскрикивала каждый раз, когда Шацар проникал в нее до конца, и целовала его щеки и лоб, горячие, будто у него была температура. Он не ласкал ее, но ощупывал ее тело со звериной радостью. Все, что происходило, было не о нежности, а о тьме, которая заставляла их причинять друг другу боль, которая заставляла ее принимать его глубже, а его — двигаться быстрее.
Амти смеялась и плакала, и любила его, и ненавидела, и все повторялось снова и снова, и под веками у нее взрывались краски.
Когда все закончилось, за окном уже было темно. Амти лежала рядом с ним на полу, смотрела в идеально белый потолок. Палец Шацара скользил по ее телу: вот он коснулся ее шеи, осторожно обвел ногтем укус, оставленный им самим, спустился вниз, покружил у ключицы, вырисовывая какой-то знак, коснулся соска, вниз по груди скользнул к животу.
— Пожалуй, — сказал Шацар. — Твой папа перестал бы со мной дружить.
Амти приникла к нему, коснулась носом кончика его носа, и он поцеловал ее. Поцелуй был холодный, так целуют ребенка. Амти прислушивалась, стараясь понять, что в ней изменилось. Кроме саднящей боли, казалось, ничего нового.
— Думаю, — сказала она, наконец. — Папа и со мной перестал бы дружить.
Амти приподнялась, нащупала лифчик. Шацар скользнул рукой по ее спине, чуть надавив. Когда она обернулась, он застегивал пуговицы на рубашке. Хорошо, что они оба были почти одеты, иначе ситуация вышла бы еще более неловкой. Амти была будто пьяная, она не была уверена, что может встать.
Застегнув рубашку и одернув юбку, она снова обернулась. Шацар скользил взглядом по комнате, глаза у него снова стали задумчивые, будто он был погружен в себя. Но через секунду он замер. Шацар смотрел на дневник, который Амти уронила на пол, когда он подошел к ней. Он потянулся за тетрадкой, взял.
— Не трогайте, — сказала Амти, но было поздно.
— Откуда это у тебя? — спросил он.
— Нашла.
— Это принадлежит мне, — сказал Шацар безо всякого стеснения. Амти открыла и закрыла рот.
— Или ты не догадалась, что я Инкарни и теперь я все испортил? — хмыкнул он. — Я вел эти записи, когда был подростком и учился в школе во Дворе.
— Но ведь вы учились в университете с папой!
— Разумеется. До Войны в Государстве было куда легче достать поддельные документы и затеряться.
— А во время Войны вы решили перейти на сторону Государства? — спросила Амти.
Шацар посмотрел на нее, потом открыл страницу, взял на руку паучка, которому было минимум три с половиной десятка лет. Паучок неловко подергал длинными лапками.
— Папочка-длинные-ноги.
— Что?
— Так называется этот вид пауков, — сказал он. — Разумеется, я не переходил на сторону Государства. Я — Инкарни.
Он снова лег на пол и выглядел очень расслабленным. Поднял руку вверх, и Амти увидела, как в свете огней города, по его руке ходит длинноногий паучок.
— Но вы нас убиваете!
— Лес рубят, — сказал он задумчиво. — Что происходит с щепками?
— Летят.
— Да, именно так. Точно. Молодец. Мне нужна была истерия вокруг врага. Кто может быть ультимативным врагом мира лучше, чем…ультимативный враг мира. В отсутствии тьмы будет нарушен баланс, поэтому Инкарни должны быть уничтожены. Но это все метафизика, мало касающаяся простого человека. Есть самое главное, Амти, люди. Я хотел, чтобы они тряслись от страха за собственные шкуры, я хотел, чтобы они научились доносить друг на друга, остерегаться друг друга и бояться. Я хотел, чтобы они перестали друг другу доверять. А потом я выну, хотя мне жаль, что этого не случится сегодня по нашей с тобой вине, предмет истерии. И, лишенные точки приложения собственной ненависти, лишенные цели и мишени, они без сомнения сожрут друг друга. Они возрадуются, когда я прикажу ловить кого угодно другого: лжепатриотов, врачей-убийц, людей без магии — вариантов тысячи. Интересно, правда? Государство, построенное на страхе — конструкция, которая развалится, если вытащить одну только деталь. Я воспитал их так, что они полны ненависти и страха, без сомнения, они сожрут друг друга, когда нечего будет больше жрать. Когда ты паук в банке, то пока у тебя есть мошки, кажется, будто в ней можно жить вечно. Очень комфортно, а главное — безопасно. Но что произойдет, когда все мошки будут мертвы? Когда поймешь, что в этой банке ты даже не самый крупный?
Выглядело так, будто Шацар обращается в большей мере к пауку, чем к Амти. Паучок между его пальцев замер, и Шацар раздавил его.
— Разве не чудесно, если они сами все уничтожат? Конечно, мое собственное искажение несколько мешает мне.
— Искажение?
— Разве я выгляжу на возраст твоего отца? А ведь мы ровесники. Ты же читала мои записи, я — Тварь Стазиса, умею останавливать процессы внутри живых существ. Все эти паучки и жучки — становятся живыми музейными экспонатами. Зафиксированной историей. Мое искажение могло бы показаться подарком любому другому Инкарни, я не старею. Но лет через десять и даже меньше, это станет проблемой. Стоило бы поторопиться.
Амти вспомнила всех этих бесчисленных насекомых, шмелей, способных только жужжать, беззащитных мух. Она была такой же, когда только попала сюда, когда не могла двигаться. Она отвернулась к окну, пытаясь прикинуть, какой это этаж. По всему выходило, что первый.
— Я никому не скажу, — пискнула Амти. — Про вас! Да и кто мне поверит?
— Никто, — согласился Шацар.
— А если я здесь умру, то что скажет ваша охрана? Куда вы денете мой труп?
— Пока это место не является моей официальной резиденцией, охраны здесь нет, а рабочие ушли. Скажем так, здесь много котлованов, которые завтра же зароют окончательно.
Он говорил спокойно, в его голосе не было неприязни или злости, он будто рассуждал вслух. А потом Амти услышала щелчок затвора и поняла, что снова не может двигаться. Так у него в кармане все-таки был пистолет, подумала Амти, что ж, раз все кончится так, то это не самая мучительная смерть.
— Хочешь сказать что-нибудь еще? — спросил Шацар.
И вдруг Амти осенило, да, она хотела кое-что сказать. И если она могла только говорить, пусть даже она могла только говорить, мало ему не покажется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
