Если атеистическое движение рассчитывает привести к подчинению всех теистов от Солт-Лейк-Сити до Сан-Паулу и Сиднея, тогда шансов у него столько же, как и у евангелического ривайвелизма в Национальном собрании Франции. Но если им движет надежда на жизнь в мире, где дети смогут играть друг с другом независимо от религиозных или нерелигиозных убеждений их родителей, тогда эту волну наверняка с радостью поймают многие христиане и мусульмане, иудеи и индуисты. Я поленился бы пройти всего квартал, чтобы послушать, как Кристофер Хитченс мечет молнии в христиан. Но я готов ехать на метро, а может, и лететь самолетом, чтобы услышать, как Аманда Галледж объясняет мне, почему ее дети – тоже хорошие люди.
Заключение
Легко вообразить, будто бы задача мировых религий – перемещать и преображать нас. Наш настоящий дом – не этот мир, быть человеком – не наше истинное призвание. Мы вязнем в грязи и трясине греха, страдания или иллюзии, а дело религии – доставить нас на небеса, в нирвану или мокшу. На этом пути мы превратимся из гусеницы в кокон, а потом в бабочку: христианство преобразит нас в святых, буддизм – в бодхисаттв, индуизм – в божества.
Мировые религии обещают волшебство метаморфозы, но предлагаемая метаморфоза зачастую оказывается не настолько эффектной, как скручивание золотистых фигурок богов из соломинок-людей. Даже в традициях, предполагающих бегство от греха и страданий этого мира, религия помогает нам не столько избавиться от человеческой природы, сколько понять ее. «Слава Божия, – писал епископ II века Ириней Лионский, – это человек во всей полноте его жизни»1. Или, как высказался один современный конфуцианец, «нам незачем отдаляться от своей индивидуальности и человеческой природы, чтобы полностью реализоваться в жизни»2.
Конечно, в некотором смысле мы рождаемся людьми, но лишь потому, что в целом принадлежим к тому же виду, типу и имеем ДНК. Зачастую нам еще только предстоит обрести человеческую природу – это скорее достижение, чем наследие, причем достижение далеко не тривиальное. Да, христианство объясняет нам, что мы грешники, и призывает стать другими, но Иисус принял человеческий облик не только для того, чтобы спасти нас от грехов. Одна из задач христианского учения о вочеловечении – показать нам, как надо жить в человеческом теле, продемонстрировать, что и человеческая жизнь может иметь сакральный смысл. В том же свете можно рассматривать и другие религии. В исламе тот факт, что Мухаммад определенно не божество, ничуть не мешает ему служить образцом для человечества.
В даосизме мудрецы показывают, как действовать, словно мы настоящие – естественные, непосредственные, свободные.
Одно из величайших преданий мира относится также к самым древним – это древний месопотамский эпос о Гильгамеше и его друге Эн-киду. Гильгамеш – бог и человек, правитель Урука, горожанин и хранитель цивилизации. Энкиду – зверь и человек, лесной житель, угроза для цивилизации, одевающаяся в шкуры и бегающая вместе с дикими зверями. Рассказ с этими двумя действующими лицами – нечто вроде «В дороге», только из III тысячелетия до н. э., – начинается с того, что при первой встрече они так и не смогли победить друг друга в бою и стали верными друзьями. Вскоре их затянул водоворот приключений, какие у молодых и смелых мужчин во все времена ассоциировались с лесной чащей и чудовищами. И когда одно из этих чудовищ принесло смерть, Гильгамеш отправился на поиски бессмертия.
Как в любом классическом произведении, многочисленные сюжетные линии в истории о Гильгамеше сплетены воедино, однако в первую очередь это размышления о том, как стать человеком. В начале рассказа богочеловек Гильгамеш считает себя выше других людей, а зверочеловек Энкиду – ниже. Постепенно оба становятся людьми. Эн-киду превращается в человека после того, как женщина, с которой он был близок, моет его и бреет его заросшее шерстью тело, а Гильгамеш превращается в человека, когда видит, как умирает его друг и оплакивает его. Эрос и танатос, как сказал бы Фрейд: половое влечение и влечение к смерти – две стороны человеческого бытия.
Несколько лет назад, когда евангелические колонизаторы распространяли по всей Америке браслеты с надписью «Как поступил бы Иисус?», одна из моих знакомых начала делать браслеты «Как поступил бы ты?» Забудьте о том, что сделал бы Иисус. Что сделал бы Джозеф? Или Кейт? В коробки с этими браслетами она вкладывала листочки с высказываниями разных мыслителей – о поиске и обретении своего пути. Почти во всех религиях есть по крайней мере намек на то, что Бог или Небеса хотят, чтобы мы просто были самими собой:
Когда хасидский раввин XVIII века Зюся (Зюша) уйдет в мир иной, Бог не спросит его: «Почему ты не был Моисеем?» Он спросит: «Почему ты не был Зюсей?»3
У Дао десять тысяч врат, – говорят наставники, – и задача каждого из нас – найти среди них свои4.
Изучать великие религии – значит блуждать среди этих десяти тысяч врат. Это значит вступать в индуистский диалог о логике кармы и перерождения, в христианский диалог о механике греха и воскресения, даосистский диалог о благоденствии здесь и сейчас (и, вероятно, в вечности). Кроме того, это означает сталкиваться с соперничеством индуистов и мусульман в Индии, иудеев и мусульман в Израиле, христиан и приверженцев религии йоруба в Нигерии. Каждый из этих соперников придерживается своих представлений о том, что значит «вести человеческую жизнь во всей ее полноте». Каждый предлагает свою диагностику человеческой проблемы, каждый выписывает свой рецепт для исцеления. Каждый предлагает свой метод достижения религиозной цели и свои образцы для подражания. Мусульмане утверждают, что проблема в гордыне, христиане – что спасение и есть решение; образование и ритуал – основные методы конфуцианцев, а буддийские образцы для подражания – архаты (в тхераваде), бодхисаттвы (в махаяне) и ламы (в тибетском буддизме).
Разумеется, эти различия можно счесть избыточными, и указать на точки, в которых мировые религии сходятся. Потому что религии – действительно своего рода семейства, некоторые вопросы, которые они задают, пересекаются, как и отдельные ответы. Все приверженцы этих религий – люди с человеческим телом и человеческими недостатками, поэтому каждая из религий проявляет внимание к нашему воплощению и положению человека, не в последнюю очередь к определению «всей полноты жизни».
Но религиозные люди подступают к этой задаче, двигаясь по совершенно иному пути. Конфуцианцы верят, что настоящими людьми мы становимся, когда встраиваемся в разветвленную сеть социальных взаимоотношений. Даосисты – когда мы выпутываемся из социальных взаимоотношений. С точки зрения мусульман, тремя основополагающими человеческими качествами Мухаммада являются набожность, воинственность и великодушие5. Будда, возможно, был великодушным, но далеко не набожным. В сущности, он даже не верил в Бога. Иисус тоже наверняка был великодушным, но когда требовалось проявить воинственность, подставлял другую щеку. Если у Дао десять тысяч врат, то же самое относится и к великим религиям. И задача каждого из нас – найти среди них свою.
У тех, кто нашел этот путь, возникает искушение впасть в наивное «богомыслие» и свалить пути всех прочих религий в одну кучу противоположностей или зеркальных отображений собственного. «Новые атеисты» воспринимают все религии (кроме собственной «антирелигиозной религии») как одинаковую глупость и опиум. Вечные философы считают все религии одной и той же истиной и состраданием. Но оба лагеря не замечают многообразия религий. Вместо десяти тысяч врат они видят лишь одни.
Богомыслию присущ скорее идеологический, чем аналитический характер: оно начинается в плотных облаках стремления, а не с четкого представления о том, как обстоит дело на местности. В случае Хитченса и «новых атеистов» все начинается со стремления осудить религию как зло. В случае Хьюстона Смита и вечных философов все начинается со стремления восхвалять религию как благо. Ни то, ни другое не служит нашему пониманию мира, в котором религиозные традиции по меньшей мере так же разнообразны, как наше политическое, экономическое, социальное устройство, где религиозные люди воюют и заключают мир именами своих богов, будд, ориша. Дипломатам или предпринимателям, работающим в Индии или Китае, не стоит заявлять, что все индуисты или все конфуцианцы глупы. Солдатам на Ближнем Востоке не следует высказываться о том, что иранский шиизм – в сущности, то же самое, что и суннитский ислам Саудовской Аравии, или что мусульмане, христиане и иудеи в Израиле не имеют фундаментальных расхождений по вопросам веры и ее исповедания.
Конечно, находятся люди, подчеркивающие разницу между, допустим, исламом и христианством, чтобы подкрепить теологический тезис об исламе как единственном истинном пути или Иисусе как единственном пути, единственной истине и единственной жизни. Еще опаснее те, кто подчеркивает религиозные различия, подкрепляя политическое заявление, согласно которому религиозные цивилизации обречены на конфликт. И особенно опасны те, кто подчеркивает религиозные различия, чтобы оправдать ведение войны против своих теологических противников. Священная война – именно то, чего, к их чести, стремятся избежать «новые атеисты» и вечные философы.
