Там за большим круглым столом сидело несколько человек. С длинными седыми усами, с нависшими бровями и совершенно черным чубом сидел гетман Жолкевский; против него красавцы графы Потоцкие; с огромной головой и львиной гривой королевский канцлер Лев Сапега, далее патер Мошинский и между ними король с золотой цепью на шее, бледный, худой, с усталым взором. У дверей Ходзевич, к своему удивлению, увидел Мархоцкого, но не того пышного воина, каким он привык видеть его пред войском, а усталого, забрызганного грязью, в изорванном жупане и с саблей без ножен.
При входе Ходзевича взоры всех устремились на него. Поручик поклонился и преклонил пред королем колено. Король милостиво кивнул ему головой, после чего сказал:
— Я слышал, пан, что вы от князя Сапеги к нам совсем приехали? Сейчас вы ни к кому еще не определились, так мы хотели дать вам поручение.
— Як услугам вашего величества! — ответил Ходзевич.
— Мы знали это! Поручение вот в чем. За Тулой или в тех местах ходит Зборовский со своим войском. Ему надо передать это письмо! — И король взял из рук Сапеги конверт и передал его через Жолкевского Ходзевичу.
— Слушаюсь! — ответил тот.
В беседу вступил Жолкевский:
— Надо прибавить, что это поручение требует большой осторожности: везде по дороге шныряют шиши, из Москвы двинулось большое войско. Вам надо избежать много опасностей.
— Я знаком с ними и надеюсь на свою саблю, — гордо ответил Ходзевич.
— Так, — Жолкевский улыбнулся, — иначе не должен говорить польский рыцарь; но храбрость храбростью, осторожность же не лишня!
— Можете идти! — сказал король. — Когда вы едете?
Ходзевич покраснел. Ему хотелось пред отъездом узнать об Ольге, взглянуть на нее, а потому он ответил:
— Если можно, завтра вечером.
Король кивнул головой.
— Не позднее! — сказал Жолкевский и прибавил: — Скажите Зборовскому от меня на словах, что я рассчитываю на его помощь и обещаю ему… Впрочем, это потом!
Ходзевич поклонился и вышел.
Едва он перешагнул порог палатки, как его нагнал Мархоцкий. Они поцеловались.
— Ты куда? — спросил Мархоцкий.
— К офицерам пана Струся!
— Я с тобой! Авось не прогонят.
— Я не узнал тебя. Откуда ты?
— Бежал! — ответил Мархоцкий. — Русские задали нам перца в Иосифовом монастыре! Гонсевский теперь сидит в Белой, как волк в капкане. Я пришел за помощью.
— И что?
— Жолкевский идет. И пора: не пойдут наши, русские здесь будут!
Эти новости взволновали Ходзевича. Он прибавил шагу.
— Поход! — сказал он, входя в палатку приятелей.
Офицеры вскочили.
— Куда? С кем?
— Вот он расскажет! Пан Мархоцкий! — указал Ходзевич на своего спутника.
Кто не знал в то время Мархоцкого, имя которого наравне со Зборовским, Лисовским, Рожинским, Сапегой, Заруцким гремело в польских и русских войсках и наводило панику на мирных обывателей! Офицеры наперерыв бросились пожимать ему руку, потом усадили за стол и стали угощать венгерским, наливая его прямо из бочонка.
— Да, поход! — подтвердил Мархоцкий. — Гетман Жолкевский ведет войско на Москву!
— Жолкевский? — удивился Добушинский. — Но ведь он хотел все взять Смоленск и спорил с Потоцким!
— А теперь, — ответил Мархоцкий, — когда я поведал им наши дела, сам сказал: «Нельзя терпеть дольше! Если никто не хочет, я иду!»
— Храбрый старик! — с восторгом вскричал Ржевский.
— А что пан им поведал? Не секрет? — спросил Одынец.
— Нет, — сказал Мархоцкий, — я сказал, что Шуйский собрал огромное войско. Всех поведет Дмитрий Шуйский, с ним Делагарди со своими шведами; князь Елецкий с Валуевым уже двинулись на Можайск, а Хованский с Горном задали нам перца! Да, кабы не казаки, что говорят по-русски, как русские, всем нам карачун был бы!
Офицеры выразили удивление.
— Что же делать! Их несметная сила. Мы заняли Белую, взяли Иосифов монастырь; они тут-то на нас и нагрянули. Гонсевский успел дойти до Белой и там заперся. Может, сейчас там резня идет, а я скорее сюда! Не пойдете вы навстречу, русские здесь будут!
— Война! Вот-то радость, хоть место переменим! — радостно воскликнул Ржевский.
— Подожди, — остановил его Кравец, — может, пан Струсь и не пойдет.
— Он-то? Да он здесь со скуки собак стреляет.
— Ну а ты с нами? — спросил любопытный Одынец Ходзевича.
Тот отрицательно покачал головой.
— Нет, завтра еду!
— Куда?
Ходзевич сказал и потом прибавил:
— И потому прошу извинить меня! Я не спал две ночи!
Одынец засуетился. Он быстро встал, позвал двух солдат, и на полу вмиг была приготовлена постель из попон и свежего сена. Подушками приятели поделились. Ходзевич поцеловался со всеми и лег, завернувшись в свой плащ.
На другой день он встал с первыми лучами солнца бодрым и свежим. Заботливый Одынец поднялся с ним тоже и добыл ему яиц, кусок говядины и горячего пива. Ходзевич с жадностью поел и вышел из барака. Одынец проводил его до коновязи.
— Я еду на весь день, — сказал Ходзевич, — а ночью выеду уже по службе. Будь друг, прикажи собраться моим жолнерам.
— Будь покоен! Знай, что, как поздно ты ни приедешь, тебя ждет ужин!
Ходзевич вскочил на коня и помчался к дорогой Ольге.
«Только взгляну на нее, — мечтал он по дороге, — и уеду, может, на смерть. Скажу ей это! И вдруг… она пожалеет?»
При этой мысли его лицо вспыхнуло. Он погнал коня; но по мере того как он приближался к заветному домику, его сердце сжималось неясной тоской — словно он чуял несчастье. Конь убавил шаг и, мотая головой, сбрасывал с морды окровавленную пену. Вдруг набежала туча, и сразу все окрасилось в сероватый цвет. Каркнула ворона. Страх охватил Ходзевича. Он даже придержал коня.
Наконец показалась избушка. Что-то унылое в ее внешности поразило поручика. Одинокая, стояла она почти в лесу, немного в стороне от дороги. Дым не поднимался из ее трубы, а над нею с карканьем вилась стая ворон.
Ходзевич поспешно соскочил с коня, привязал его к дереву и вошел в отворенные настежь ворота.
— Ян! Антусь! — крикнул он.
Кругом было тихо. Ходзевичу стало жутко.
— Лев! Казимир! Ян!
То же молчание.
Ходзевич вынул саблю и побежал к дому. Он вошел в сенцы. Дверь в горницу была заперта на щеколду. Поручик отворил ее и закричал не своим голосом — горница была пуста, но при его крике вдруг кто-то выскочил из угла и пополз к нему на коленях. Ходзевич вскрикнул снова и схватил человека за волосы.
— Где, где? — прохрипел он.
Юноша поднял руки и застонал.
Ходзевич бросил его на землю.
— Говори, — произнес он спокойнее, — где девки?
— Пан! Ласковый пан, — со слезами воскликнул юноша, — они убиты!
— Кто? — в ужасе отскочил Ходзевич.
— Товарищи! А девки бежали!
— С кем?
— Одни.
— Ты шутишь, щенок! Были русские или казаки? Говори!
— Нет! Она — дьявол!
Ходзевич почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Было что-то заразительное в страхе юноши, в его безумном взгляде и дрожащих членах.
— Кто «она»? — спросил Ходзевич тихо.
— Пашка!
— Она? — закричал Ходзевич. — Что она сделала? Говори все! Скорее!
Юноша несвязно рассказал страшные часы, проведенные им в это время. Ходзевич не верил своим ушам. Он схватил пахолика за руку и бросился в сарай. Но едва он растворил дверь в него, как отступил в ужасе: на земляном полу в ряд лежали три трупа, упитав всю землю своей кровью. Жаркая пора ускорила тление, и страшное зловоние пахнуло на Ходзевича. Он отбежал на средину двора и там без чувств упал на землю.
Солнце поднялось выше. Ходзевич очнулся от холодной воды, которой брызгал на него раздетый пахолик, и растерянно огляделся, но пахолик своим видом тотчас напомнил ему происшедшее. Поручик застонал и схватился руками за голову. Его чистые мечты так грубо осмеяны, поруганы, за его благородство отплачено таким злодейством!.. Он вскочил, сжал кулаки. О, если бы сейчас ему попалась в руки эта Пашка!
«В погоню!» — мелькнуло у него решение, и он бросился к коню; но мысль о долге, взятом на себя, обожгла его мозг, как молнией, и он застонал снова. Ах, не будь этого проклятого поручения, со своими жолнерами он изъездил бы всю Россию, обыскал бы каждый угол, каждую сажень земли, а теперь…
Мысль вернуться в лагерь показалась Ходзевичу ужасной. Он позвал пахолика:
— Казик! Садись на коня и скачи в лагерь, в стан полковника Струся! Там наши солдаты. Вели тотчас седлать и скакать ко мне! Я здесь буду! Живо!
Пахолик растерянно развел руками и спросил:
— Так?
На нем была одна только рубаха.
Ходзевич, несмотря на свое горе, не сдержал улыбки.
