дома вдруг наступила тишь и благодать. Машка вечерами сидела за учебниками, никуда не уходила, жена не могла на нее нарадоваться и чуть ли не каждый вечер пекла для дочери ее любимое печенье.
— А что случилось? — спросил Юлий Викторович жену. — В Машкиной команде — замена?
Потом случайно услышал, как дочь говорила по телефону одной из своих подруг:
— Если он все время будет уезжать, так мне это на фиг надо!
«Ужас! — подумал Юлий Викторович. Его даже не лексикон поразил, а само существо фразы. — Любить, что ли, теперь не умеют? Ведь разлука — это тоже прекрасно!»
Впрочем, он уж давно не понимал свою дочь («Старею, должно быть»), не понимал ее вкусов: вдруг решила украсить ванную пустыми флаконами из-под шампуня. Они висели на трубе под потолком.
— А это что еще? — спросил он у жены. Обычно ничего вокруг себя не замечал, а тут заметил.
— Это Машка, — ответила жена.
— Снять все к чертовой матери, — вспылил Потехин. — Что за безвкусица, что за дура растет, господи!
В другой раз так же случайно стал свидетелем Машинного разговора с этим якобы женихом, когда тот наконец вернулся и позвонил.
— Да ну тебя! — говорила ему Машка. — Дурак ты, что ли? Да ты опупел! Уши вянут!
Потехин представил себе, что это разговаривает с ним Искра Василькова (Василек), с которой учились на первом курсе, а потом ездили вместе на заготовку торфоперегнойных горшочков. Искра на втором курсе уехала с родителями на Дальний Восток и в конце концов перестала отвечать на его письма. Но тогда, когда были влюблены, чтобы вот так: «Опупел, уши вянут»? Да что же это такое?
Благоденствие, однако, кончилось очень быстро. Команда вернулась, и Юлий Викторович, приехав на базу, где футболистам, как не раз писала газета, созданы все условия для занятия спортом и полноценного отдыха, понял: команда не та.
— Что случилось? — спросил он тренера.
И тренер в ответ пожал плечами.
— Что это вы все какие-то не такие? — поймал Потехин пробегающего мимо Печеночкина.
— А что? — смутился тот. — Я ничего. «Перегуляли, — догадался Юлий Викторович. — Я же всегда говорил: труд делает из человека футболиста. Труд, а не пожинание лавров».
Расстроенный, он вернулся домой. В квартире звонил телефон.
— Звонят беспрерывно, — сказала жена, передавая ему трубку. — Что опять случилось?
— Команда вернулась, — устало сказал Потехин.
Из комнаты выскочила дочь и протянула отцу ногу.
— Посмотри, что у меня есть! — сказала она, демонстрируя какого-то необычайного вида кроссовки.
— Очень мило, — пробормотал Юлий Викторович, берясь за телефонную трубку.
Первый же матч, сыгранный в родных стенах, команда проиграла.
— Редактор просил вас сразу зайти, как придете, — встретили его наутро сотрудники.
«Я теперь — что, после каждого проигрыша на ковре стоять буду? Век бы им не становиться чемпионами», — ожесточенно подумал Потехин. Плохое настроение усугублялось тем, что ночью у дочери (такая наглость!) опять ночевал «этот тип». Утром Юлий Викторович, набравшись духу, вышел из комнаты, намереваясь сказать «типу» все, что он о нем думает, но того уже и след простыл.
— Где? — грозно спросил Юлий Викторович у спящей дочери.
— Кто? — сказала она, не просыпаясь.
— Тот, кто здесь был! — загремел Потехин, радуясь, что необходимость вести разговор с «типом» отпала.
— Здесь никого не было, папочка, — кротким голосом ответила дочь.
Удивительно: когда она успела превратиться в столь наглую девицу?
— Плоды твоего воспитания, — шипела жена, жаря яичницу.
И вот теперь еще редактор.
— Вы что же? — спросил он, без улыбки глядя на Потехина.
— Что? — переспросил Потехин.
— Проигрываете, — констатировал редактор и после некоторой паузы сказал: — Я надеюсь, Юлий Викторович, что это в первый и последний раз.
Потехину стало смешно, захотелось крикнуть: «Да вы что, с ума сошли?» — или хотя бы расхохотаться громко, но он молча, пожав плечами, вышел из кабинета.
В этот раз на базу поехали всем отделом. Тренер был зол и говорить с журналистами отказался. Только Потехину по старой дружбе, отведя его в сторону, шепнул:
— Сбесились. Ну что я могу поделать? Печеночкин сегодня ночью на базу не явился, Рожин пришел, но лучше б и не приходил, глаза б мои на него не смотрели. Сбесились.
После базы Потехин поехал к Никифорову, идти домой не хотелось.
— Ты же сам говорил: футбол — это драма, чего ж ты теперь так переживаешь? В драме всякое бывает, а коли сбесились, так перебесятся, — утешал друга старый драматург.
И он оказался прав! В конце концов все более или менее наладилось. Правда, чтобы успокоить общественное мнение, тренеру пришлось, так сказать, в порядке экстренных воспитательных мер, отчислить из команды полузащитника.
— Что ж, — философски заметил по этому поводу Никифоров. — Царевне Софье, помнится, тоже пришлось когда-то столкнуть на стрелецкие копья боярина Шакловитого…
После всех передряг команда выиграла два матча (один дома, а другой на выезде), и все опять повеселели, и сотрудники спортивного отдела ходили гоголями.
Но быть совершенно спокойным, как когда-то, когда команде и не снились трофеи из благородного металла и никто в городе (а уж тем более редактор, никогда в жизни не бывавший на футболе) командой особенно не интересовался… Словом, те времена прошли безвозвратно и вряд ли повторятся.
Наступил день, который и должен был наступить: команда снова проиграла. Проиграла позорно, не реализовав пенальти.
— Печенка! — не унимались трибуны. — Печенка!
Да, Печеночкин играл в этот раз откровенно слабо, и Юлий Викторович вынужден был это признать. Никифоров (исключительно из благородства) ни разу не произнес имени Кипиани: лежачих не бьют.
Домой возвращались молча. И даже жена с участием спросила, открыв дверь:
— Очень скверно играл?
— Кто? — удивился Юлий Викторович.
— Печеночкин.
— А-а, — махнул рукой Потехин и ушел спать.
Утром, собираясь в редакцию, Юлий Викторович заметил, что жена опять плачет.
— Ну что еще? — спросил он с досадой.
— Я не стала тебе вчера говорить, чтобы окончательно не расстраивать. Машка выходит замуж, уже заявление подали.
— Почему же это должно меня расстраивать? — удивился Потехин. — Выходит замуж — и прекрасно, и наконец-то!
— Тебе лишь бы с рук сбыть, — сказала жена явную глупость.
— Ну ладно, мне некогда. — Юлий Викторович пошел к двери.
— Погоди, — остановила его жена. В глазах ее все еще стояли слезы. — Ты разве до сих пор не догадался, за кого твоя дочь выходит замуж?
— За кого? — испугался Потехин.
— Да за Печеночкина же! — с отчаянием сказала жена.
— Как?! — воскликнул Потехин и сел на стоящую у двери тумбу для обуви. — Теперь мне все ясно.
— Что тебе ясно? — спросила жена.
— Мне ясно, — трагическим голосом сказал Потехин, — почему он так плохо бьет штрафные.
Жена посмотрела так, как смотрят на тяжелобольных.
— Мне
