У Аньки ревматизм, слабое сердце, муж — пьяница, почти что алкоголик, больной сын в интернате, свекровь, с которой Анька по неделям не разговаривает из-за свекровиного тяжелого характера. И все же — странное дело! — Анька никогда не унывает, всегда в курсе всех событий, ей все важно, любопытно, как в юности. Наверное, поэтому она так и осталась для всех Анькой, растолстела, постарела, а все — Анька.
Лида глядела ей вслед. Ну что за дело Аньке до Чичагина? Так нет же! Как посмотрел, да зачем появился, да не проштрафился ли?
Трамвай переехал Поцелуев мост и мимо длинного здания Морского экипажа побежал к площади Труда. Вот здесь, в этом доме, была булочная, где Лида и Марат Чичагин пили однажды кофе в тот единственный раз, когда гуляли по городу до утра. Утром он уезжал в спортивный лагерь, там было какое-то ЧП, и его вызвали как секретаря комитета комсомола разбираться.
— Туда и обратно, — говорил он, прощаясь с ней в подъезде. — Я туда и обратно, я скоро вернусь, через два дня…
Эти два дня казались им обоим невозможными. Только что началось, и вдруг — целых два дня бессмысленной разлуки, как же их пережить?
С тех пор прошло двадцать лет. Новый главный инженер, случайно остановившийся сегодня у ее пресса, не имеет никакого отношения к тому далекому вечеру, когда был июнь и было светло как днем, а в булочной, где на стене у входа сияли майоликой выложенные диковинные цветы и ягоды, им подали кофе с маленькими пирожными, которые тогда назывались птифурами, а теперь, кажется, никак не называются.
Год назад, после капитального ремонта, майолика на доме исчезла. Проезжая мимо на трамвае, Лида (тогда была беременной) все ждала: вот восстановят, вот уберут леса и все восстановят. Потом леса убрали, дом начали заселять, по вечерам окна уже светились, хоть и не все, но майолику так и не восстановили. И может быть, оттого, что была беременной, восприняла это до болезненности остро, как потерю. Подумать только, не восстановили!
Однажды к удивлению Олега она сошла на площади Труда и направилась в булочную.
— Скажите, — обратилась к кассирше, — вы не знаете, здесь не собираются орнамент восстанавливать?
В булочной все было совсем не так: ни столиков, ни запаха кофе…
— Какой орнамент? — Кассирша посмотрела на Лиду как на ненормальную.
— Про что ты ее спрашивала? — удивился Олег, когда они вышли.
— Да так, — отмахнулась Лида и перевела разговор.
Это было год назад. Вот бы Анька Мартышева удивилась, если бы Лида рассказала ей про историю с майоликовым орнаментом. Теперь, проезжая по площади Труда, смотрит на дом с булочной спокойно и отчужденно: дом как дом, ничего особенного. А что было — то сплыло.
* * *
…Марат Чичагин вернулся из спортивного лагеря не через два дня, как собирался, а через две недели. Но еще до возвращения ребята заговорили о том, что Марат и Танька Баранова, видимо, поженятся. Почему Танька? Откуда Танька?
Танька была комсоргом третьего цеха, работала на швейном, то есть когда-то работала, а потом только числилась в ведомости на зарплату, а работала комсоргом. «Звонариха», — говорил про нее Марат и не любил ее. Ведь не любил?! Почему же Танька?
Лида ходила в те дни похудевшая, ей это шло, на лице одни глаза.
— Что это с тобой делается? — спросил ее как-то начальник цеха Серов, проходя мимо пресса.
— А что?
— Хорошеешь не по дням, а по часам, — засмеялся он и пошел дальше.
Марат! Почему же тебя нет, Марат? Сердце стучало так часто, что пришлось выключить пресс и сесть на высокий круглый табурет передохнуть.
— Чичагин приехал! — крикнула ей Анька Мартышева. Их разделял проход, и, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать.
— Откуда ты знаешь? — Анька не выходила из цеха, откуда ж она знает…
— Да уж знаю. В комплектовке сказали.
Значит, и комплектовщицы в курсе событий. Должно быть, весь закройный ждет, чем кончится у Лиды с Маратом. Сердце уже не стучало громко и часто, а тоскливо ныло. Если не придет до перерыва, значит, то, что болтают ребята, правда.
Он не пришел ни до перерыва, ни после. Он вообще больше не приходил в закройный. Вскоре после свадьбы (Лида знала: была комсомольская свадьба, какие-то необыкновенные подарки, даже кинохроника приезжала) Марата Чичагина забрали в горком комсомола, а Танька Баранова поступила осенью в партийную школу и тоже ушла с фабрики.
Все перестало быть интересным. Неужели это она бежала после работы в комитет комсомола, переписывала какие-то рапорты, казалось ужасно важным успеть, отнести все вовремя в райком? Неужели это она всерьез плакала, когда на районном слете они оказались вторыми, а не первыми, и Марат утешал ее?
Теперь после смены, никуда не заходя, торопилась на трамвайную остановку, и всю дорогу — дорога длинная — только одно интересовало и мучило: почему, почему он так поступил?
Несколько лет прошли как в тумане. Стучит пресс, потом стучит на рельсах трамвай, потом опять пресс и опять трамвай.
— Ты проснись. Ты живешь машинально, — сказала ей Софья Владимировна, старший мастер. Сказала не на ходу — позвала Лиду в конторку, закрыла за ней дверь и строго и внимательно посмотрела в Лидино лицо. — Я давно к тебе приглядываюсь, так нельзя.
Софья Владимировна совсем не была похожа на Лидину мать, но Лиде вдруг показалось, что это мать там, в псковской деревне со смешным названием Чижи, говорит с ней перед тем, как навсегда замолчать и лечь в гроб с потемневшим исхудалым лицом.
Лида разрыдалась и долго не могла остановиться, а Софья Владимировна молча ждала. Просто молча сидела рядом и ждала.
…Кто-то принес в цех белое, модное тогда, кримпленовое платье и синее пальто с белым, как платье, воротником.
— Лидка, ты должна это купить! — возбужденно говорила Анька Мартышева. — Пойди примерь!
В белом платье и в синем с белым воротником пальто она и сама себе показалась королевой.
— Ну прямо королевский наряд! — сказала, посмотрев, Софья Владимировна и дала Лиде взаймы сто тридцать рублей. — Отдашь когда-нибудь, покупай!
Как после долгой болезни, Лида возвращалась в жизнь. Перед ноябрьскими праздниками открыли новую линию метро, и путь от дома до фабрики стал легким и стремительным. В темном стекле вагона неслось вперед, вперед Лидино отражение. Даже когда уставала, не хотела видеть себя понурой, недовольной. Горят лампы, мчится голубой поезд: «Фрунзенская»… «Площадь Мира», «Невский проспект»… На «Невском» — пересадка. Здесь однажды встретила Марата. Не встретила — увидела.
Было это спустя лег пять, а то и семь. Он шел с Танькой, что-то говоря ей раздраженно и
