Кроме, пожалуй, толчка кареты, возвестившего об окончании поездки. Тоскливый дымный лес бесследно растворился в вечернем воздухе, и альв, опершись на вовремя возникшую руку кучера, сошел на мягкую, влажную от дождя лужайку, которая казалась родной сестрой его собственной. Что, конечно, было немудрено, ведь за обеими ухаживал один и тот же садовник. Хозяин усадьбы с давних пор дружил с Хидейком и очень ценил установившуюся промеж них традицию одалживать особо одаренных слуг.
Громоздкий посох остался в карете, а на его месте в руке юноши возник строгого фасона, хотя и чуть округлый зонт. Чуть впереди сумерки пугливо обтекали блестевший от воды черный плащ Шааса. Казалось, телохранитель застывал без движения, но проходило несколько мгновений — и он оказывался в ином месте, в иной позе и смотрел на мир под иным углом. После третьего рывка альв почувствовал, как в голове становится пусто и гулко.
— Шаас… — старательно укрощая собственный голос каркнул он, — ты не мог бы… не так мелькать?
Ящер даже не подал виду, что слышал хозяина, и Хидейк, головокружение которого грозило перерасти в тошноту, до половины прикрыл лицо зонтом и двинулся вперед по тропинке, освещенной уютными фонариками. Чья-то педантичная рука расставила крохотные светильники на равном расстоянии друг от друга и сделала все, чтобы ни одна сила этого мира не поколебала гармонии мерцающих линий. На столбах, основания которых покрывал искусный орнамент, висели старшие товарищи фонариков, намертво сросшиеся с едва заметной паутиной газовых трубок. Чем ближе подступала ночь, тем ярче освещалась дорога, и вскоре молотка на двери усадьбы коснулась сначала непомерно длинная тень, а чуть позже и бледная рука позднего гостя.
Подобострастный слуга, лучась счастьем, проводил избавленного от намокшего-таки плаща юношу в зал, где навстречу ему из кресла плавно восстал хозяин дома — столь же молодой альв в белой рубашке и таких же белых, но уступавших ей чистотой штанах для верховой езды. Черные и блестящие волосы были забраны в длинный хвост, лишь расплескалось по плечам несколько прядей, немного не дотянувшись до кончиков длинных, свитых в по-восточному тонкие жгуты усов. Его можно было бы назвать болезненно худым, но каждое скупое движение дышало затаенной силой и прытью дикого зверя, сытого и спокойного до тех пор, пока он лежит, отдыхая, в своем надежно защищенном от тягот внешнего мира логове.
Но дикие звери лишены разума, а значит и друзей. У хозяина дома же было и то, и другое. Хидейк улыбнулся, пожимая протянутую руку.
— Добрый вечер, Хамед.
— Хидейк. Рад вас видеть. Хотя, признаться, вы застали меня врасплох. Я сейчас же прикажу поварам что-нибудь состряпать.
— Оставьте, любезный мой Хамед, я вовсе не голоден.
— Вот уж, право, оставьте сами. Вы посещаете меня так редко, что глупо будет не распить за встречу что-нибудь старое и крепкое, что невозможно подать без правильного окружения. — Он дернул за едва заметный шнур и, приглашающе махнув рукой, направился вглубь дома, туда, где едва тронутый газовыми лампами полумрак коридора растворялся в теплом каминном свете из дверей гостиной. Мимо него едва заметной тенью скользнул по стене ящер, но хозяин дома лишь привычным движением посторонился. — А пока мы будем ждать, не желаете ли чашку чаю?
— Лучше кофе, — сдержанно улыбнулся Хидейк, — признаться, в последние дни я сам не свой. Бессонница.
— Вы и впрямь изрядно бледны. А я было отнес это на счет мерзостной жижи, которую в этой клоаке зовут воздухом, — Хамед бросил полный ненависти взгляд на город за окном, но тут же вернул лицу спокойный и безразличный вид. Хидейк приблизился, и какое-то время они молча смотрели, как погружается в пелену сумерек недвижный вокзал. Мокрые черные громады паровозов, сиротливо съежившись, встречали подступающий мрак.
— Этот дождь здесь, кажется, прижился, — заметил Хидейк, когда капли с новой силой принялись чертить неровные линии на стекле.
— И не говорите. На моей памяти солнце над Вимсбергом в этом году появлялось дважды, и эти дни я как раз провел в Ратуше.
— Кстати, как себя чувствует Наместник? Вся эта кутерьма с послом не сильно на нем сказалась? Я слышал, у старика слабое сердце.
— Да что вы, Хидейк. У этого старика прыти хватит на десяток молодых. Не знаю, как ему удается держать себя в такой стати, но поговаривают, будто его предки родом из Альм-Реаля, а вы же знаете этот Восток с его чудесными гимнастиками и подозрительными зельями. Кто теперь скажет, не получил ли он в наследство от бабушки тайный рецепт…
— Или комплекс упражнений, — вставил Хидейк, и оба засмеялись.
Смех и улыбки Хамеда ал-Сиэля, вечно сдержанного и подтянутого молодого альва, затрагивали только его губы. Это здорово смущало незнакомых с ним одушевленных. Не решаясь говорить в открытую, за спиной они нередко обвиняли владельца крупнейших вимсбергских виноградников в отсутствии чувств и даже неискренности. Что было, как однажды узнал Хидейк, полнейшим вздором: строгий взгляд Хамеда происходил от перенесенной в раннем детстве болезни, намертво сковавшей мышцы верхней половины его лица. Впрочем, винодел не только не унывал, но и успешно пользовался своим недостатком — вечная серьезность сразу вызывала определенное уважение у деловых персон, и они, забыв о молодости собеседника, воспринимали его со всей серьезностью.
Хидейка же никогда не волновал возраст тех, с кем сводила его жизнь. За непроницаемым выражением хамедова лица он быстро разглядел острый и живой ум, недюжинное чувство юмора и страсть к поиску ответов на сложные вопросы. Замечательные даже поодиночке качества вместе так восхитили наследника богатого миррионского политика, что он немедленно предложил ал-Сиэлю дружбу, с которой, как не раз потом показало само время, не прогадали оба.
Молчаливый эггр-слуга вкатил в комнату столик, на котором стояла деревянная коробка и миниатюрная кофейная пара. Украшенные по ободу затейливой золотой вязью чашки исходили паром, питая воздух горьким бодрящим ароматом.
— Говоря о Востоке… — Хамед жестом пригласил Хидейка к столу, куда лапищи слуги ловко и почти беззвучно поставили пару стульев.
— Сигару? — хозяин дома отпустил слугу и открыл коробку, добавив к кофейному аромату несколько новых терпких ноток. Взгляду гостя предстал початый ряд толстых коричневых цилиндров.
— Пожалуй, не откажусь, — задумчиво промолвил Хидейк, — признаться, я мало что знаю о востоке Материка. Пока что мне не удается убраться даже с его треклятого западного побережья, — он коротко и с досадой хохотнул.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
