class="p1">Когда я подъезжал к дому, сумма в сто тысяч рублей казалась оптимальным вариантом.
Через час я снова был у букмекера. «Сколько ставите», — спросила меня пожилая тётя. «С… Ст… Двести тысяч», — выдавил из себя я и просунул в окошко две пачки. Да, дорогое читатели, я взял с собой двести, жадность поборола чувство разумного баланса. Я взял квитанцию из рук кассирши дрожащими руками, ибо с этой секунды и до завтрашнего вечера — это самая дорогая бумажка в моей жизни.
Я приехал домой и вложил квитанцию в свой общегражданский паспорт. После столь волнительных событий я почувствовал себя вправе отдохнуть, поэтому созвонился с Тони и уговорил его и Луизу отправиться на озеро. Почему-то у меня не возникло мысли рассказать о вероятном лидере завтрашнего забега Тони. Может потому, что Тони — бывший лудоман, которому только дай повод для нового вида ставок, а может потому что я плохой друг. Как бы то ни было, волнение о результате мне не с кем было разделить.
*****
Нельзя жить в государстве и быть полностью свободным от него (В. В. Познер не в счёт). Нельзя сидеть на героине и не любить цветы. Потерявши крылья, по перьям не плачут. Если у лошадки коэффициент один к шестидесяти, — ищи того, кому это выгодно.
У моей лошадки, коэффициент был один к двум, но это не давало повода сомневаться, что она победит. Если жизнь — всего лишь игра — у чиновников есть все чит-коды к ней и, программисты на зарплате. Доля в букмекерских конторах — залог беспроигрышных ставок, — такова специфика данного вида бизнеса во всём мире, в России доведённая до крайности. Я отвлёкся. Пилотировал победившее благородное животное сын казанского мэра; да важно ли это. Следующим вечером из окошка букмекерской конторы я получил четыреста тысяч рублей; ни налогов, ни чувства вины.
Глава 13
Проснувшись довольно рано для выходного дня, я почистил зубы и начал разогревать завтрак. В этот момент на кухню зашла мама и сказала, что выкидывает старую шторку для ванной ввиду крайнего износа последней и, просит Ратмира открутить крепления для душа, чтобы ни у кого не возникло желания мыться стоя, ибо, при таком способе мытья, вода, в виду отсутствия шторки, будет литься на пол, а она «…уже замучилась бороться с сыростью и грибком между плитками в ванной… потому, что никто, никто не оттирает этот грибок, кроме неё»; вследствие всего вышесказанного она чувствует себя обманутой и несчастной. Я старался не анализировать её слова, по крайней мере, до того, как проглочу завтрак. К тому же я сильно сомневался, что обязан выслушивать жалобы на несбывшиеся надежды кого-либо в свой выходной день. Но, очевидная абсурдность её заявления подняла во мне волну гнева. Сдержав первый порыв, я устроился перед компьютером, включил фильм и начал есть. Но мысль работала: «Как же так, — откручивать крепления держателя душа с помощью крестовой отвёртки, чтобы я не мог полноценно пользоваться душем, пока не появится новая шторка для ванны?!» Я уже знал, что шторка не появится до тех пор, пока я её не куплю. Я размышлял дальше: «В чём в действительности суть этого протеста матери, — в том, что она с детства ненавидела почернения между плитками ванной или в том, что она считает, что я не достоин пользоваться таким благом цивилизации как закреплённый над головой душ, и отсутствие шторки вскроет изъяны моего характера?» Я доел, помыл посуду и пошёл подтвердить или опровергнуть свои домыслы. Я постучался в комнату матери и, когда она сказала «Да…», зашёл.
Изначально разговор пошёл исключительно о сантехнике, но через шесть минут мы уже орали, кто громче, на нашу любимую тему; с моей стороны эта тема называлась «как меня оставили без недвижимости», а с её стороны — «молодой человек должен сам заработать на квартиру».
— Ведь мы с тобой договаривались, — я отказываюсь от своей части при приватизации, а ты мне предоставляешь жильё при первой возможности. И вот — тётя Валя сдохла, а её квартиру ты собираешься сдавать! А как же я?! Ведь если бы, половина этой квартиры была моя, я бы мог её продать… теоретически, конечно, и, ты бы с радостью обменяла мою долю на другую равностоящую, — например, на квартиру тёти Вали! Ты ведь не захотела бы жить с чужим человеком (а то и с целым семейством) в одной квартире, который (теоретически) купил бы мою долю?!
Далее я приводил в пример своих бывших одноклассников и просто ровесников, родители которых, даже не будучи слишком состоятельными, позаботились о том, чтобы их дети имели собственную жилплощадь. «Это — необходимый минимум, понимаешь?!» — надрывал горло я. «Иметь собственный «дом» — это право, а не привилегия», — цитировал я какого-то киногероя. «Нашла бы тогда мужа с квартирой, а не бездомного голодранца!» — это был один из моих любимых аргументов в этом споре. На что мать мне отвечала: «Ну, отказался от приватизации… Что теперь-то об этом говорить?» Тут ничего не возразишь, это я говорю как юрист. То, что мой поезд в этом вопросе ушёл, было очевидно даже комнатным растениям. Я не навязываю читателям своего мнения по этому делу; я хочу от своих родителей того, что сам бы сделал для своих детей, ни больше, ни меньше; ладно отец — у него несколько детей, но у матери я один! Хрен его знает!..
— Тебе не стыдно свою рожу соседям показывать, после того, как они слышат, как ты орёшь на мать?!
— Идут все на. й; ты меня просто кинула, сука!
Я не чувствовал себя слишком уж дураком, потому что предполагал, что данная договорённость — о предоставлении мне при возможности жилой площади — будет пересмотрена в одностороннем порядке; но и благородным человеком, жертвующим своим законным имуществом ради благополучия матери и её нового мужа, я тоже не чувствовал. Обычная бледно-серая жизнь с привкусом синтетической дряни на языке.
«Что ж, отличное начало воскресенья», — шипел я, снова упав на диван.
Двадцать девятое июля двенадцатого года. Воскресенье. Звонок телефона.
— Привет, улым! Спишь ещё? Я ведь тебя не разбудил? — лезущий в душу голос Раисыча отвлёк меня от моих семейных неурядиц.
— Нет, Радик Раисович, я уже проснулся, — приветливо ответил я и мысленно послал собеседника в жопу.
— Ну, тогда дуй ко мне. Есть разговор.
*****
Кабинет Команданте. Самого Команданте нет. Раисыч сидит в одном из кресел для посетителей, я сижу в другом. Он уже десять минут обволакивает меня каким-то туманным бредом, смысл которого
