Эти клетки были еретиками — или людьми, которые вообразили себя еретиками, или чьи соседи решили — по крайней мере, среди этого столпотворения — что те поддались порче.
Отряды чистоты отбрасывали таких индивидуумов в сторону — для казни, а, может, для пыток и искупления.
Жак со спутниками стояли рядом с молодой парой, которая, насколько они пришли к умозаключению, отправилась потратить пару имперских кредитов на визит в кафе на капители колонны, где подавали настоящий кофе со звёзд и откуда открывался вид на залитые огнями фабрики и храмы. Молодая женщина завернула к арене, очарованная красноречием исповедника. Теперь она принялась пихать своего молодого мужа, горько шепча ему что-то, пока тот в отчаянии не протиснулся вперёд, чтобы изобличить себя.
Ме’Линди пришлось вытолкать Гримма подальше. Даже Жак ощутил горячее желание сдаться.
Ему никогда не нравились фанатики. Той ночью, убив охрану, они проникли в жилище проповедника, который вывел на чистую воду сотни истериков (помимо, да — достойных проклятия еретиков). Ме’Линди устроила несчастному вместе с семьёй нервную блокаду и остановку сердца. Жак с командой смыли с себя многодневную вонь, поели, помолились и выспались. Они забрали новую одежду, прежде чем отправиться дальше кружными путями, избегая чужого внимания, которое стало ещё явственнее, стало таким же вездесущим, как дух Императора, но всё же близоруким, обманутым запутанной и вырождающейся необъятностью того, за чем нужно было следить.
Никто не скажет точно, каким путём — и какими уловками — враг может проскользнуть из внешнего дворца во внутренний. О нет.
Некоторые тайны должны оставаться тайнами. Фактически, они должны оставаться тайнами даже от тех, кто их знает.
Путешествие Жака Драко и его спутников из юго-восточного порта номер три до Колонны Славы заняло столько же, сколько занял варп-времени перелёт от Глаза Ужаса — и даже больше.
Как-то раз они замаскировались под шифров — сервиторов, кто запоминает сообщения, не понимая, что запоминает, и рысью бежит вперёд в гипнотическом трансе.
В другой раз они прикинулись историками, дело всей жизни которых состояло в пересмотре подрывных записей и изготовлении более льстивых версий.
Так Жак и его спутники выдавали себя за других.
Они приняли обличье команды вернувшихся домой исследователей, которыми, по сути, и были.
Постоянно обманывая, притворяясь и крадя — одежду, значки, регалии — а иногда будучи вынужденными и убивать, действуя так, словно были неким тайным террористическим отрядом предателей, взявшихся проникнуть поглубже в святая святых. Ме’Линди, как ассасин-каллидус, была в этом деле бесценна.
Всё чаще и чаще они проходили мимо жрецов, военачальников, астропатов, схоластов и их свит, отпрысков, слуг.
Однажды, в качестве исключительной хитрости, Жак притворился инквизитором — а потом с потрясением вспомнил, что и сам им является на самом деле.
Могли ли они попробовать — зайдя уже столь далеко — сдаться офицеру Адептус Кустодес и таким образом добиться аудиенции у командира тех высокопоставленных воинов, что охраняют сам тронный зал? Могли ли они открыться?
Но руки заговорщиков могут легко дотянуться и до офицера последних защитников трона.
Кроме того, путь их проникновения сейчас приобрёл собственную, совершенно странную динамику — почти самоподдерживающийся импульс.
Усталость превратилась в обезболивающее. Постоянная тревога помещалась в некий постоянно забивающийся отстойник души, где она парадоксальным образом мутировала в стимул.
Жак ощущал себя так, словно пробивается на дно океана, где давление измеряется уже в тоннах. И всё-таки он и его спутники двигались по сияющему пути — в том состоянии души, что менялось между сном и кошмаром и определённо перестало быть обычным сознанием.
Этот путь был ярко освещён для них самих, но скрыт от чужих, так словно дорога на волосок отделялась от реальности, так будто они шагали по какому-то извилистому коридору, который был встроен во дворец, однако шёл параллельно настоящему миру дворца.
Карта Жака вела его, словно компас, и в жидких кристаллах за Первосвященником с молотом теперь висела тень фигуры на троне, которая всё больше и больше напоминала Императора, словно другая карта из аркана сливалась с картой-указателем Жака.
— Мы в трансе, — тихо сказал как-то Жак Ме’Линди, пока они отдыхали. — В трансе, ведущем нас к цели. Словно некий голос говорит мне: «Приди».
Он воздержался от упоминания эха других голосов — тени голосов — которые вроде бы не соглашались.
— Мы следуем по наивысшему идеалу пути ассасина, — согласилась она. — Пути хитроумной невидимости. Это вершина достижений для любого ассасина моего храма. Его целью должна быть наша смерть, я думаю. Ибо образцом совершенства для ассасина может служить та, что после долгих и страшных поисков и тонких ухищрений выследила никого иного как самое себя и безукоризненно сразила.
— Ха! — отозвался Гримм и сплюнул.
Гугол, в свою очередь, поражённо втянул голову в плечи.
Нельзя описать точный маршрут, которым они шли, о нет! Это было бы страшное предательство. Возможно, только возможно, что тот самый путь к Императору, тот однозначный маршрут существовал лишь для Жака и его товарищей в конкретный срез времени, более никогда не повторимый.
Товарищей. Четыре члена странно сроднившейся семьи… которые когда-то были совершенно чужими друг другу и вскоре снова могли стать чужими. Жак — отец, познавший истинную любовь лишь однажды. Гугол — беспутный младший братец. Ме’Линди — дикая, свирепая мать, которая носила в себе отнюдь не дитя, но вживлённые черты чудовищного обличья. И Гримм — ребёнок в теле недолюда.
Вот наконец и мрачное великолепие. Вот она — сама Колонна Славы.
Под куполом столь высоким, что облака скрывали фрески на арках, тонкая башня из многоцветных металлов возносилась на полкилометра ввысь. Доспехи Белых Шрамов и Имперских Кулаков, погибших, защищая дворец, девять тысяч лет назад, усеивали колонну. Внутри этих разбитых доспехов всё ещё лежали их кости. Их черепа всё ещё скалились из-под открытых лицевых щитков.
Толпы юных псайкеров, закутанных как аколиты, молились там под зорким присмотром наставников. Скоро этих псайкеров поведут дальше, где подвергнут привязыванию души и смертным мукам, ослепят и освятят для службы.
Отряды императорских кавалеров в шлемах стояли, вытянувшись по стойке «смирно», бдительные, вооружённые болтерами и плазмаганами, в чёрных плащах, обвивающих древние, покрытые богатой резьбой силовые доспехи. Нестройная музыка гонгов и арф — грохот, звон и перебор струн — вибрировала в унисон с биением древних, боготворимых машин. Чадили благовония.
Жак сейчас был одет в костюм секретаря кардинала, Ме’Линди была сестрой битвы Адепта Сороритас, Гугол — мажордомом кардинала, а Гримм — закутанным в одежды техножрецом.
Два колоссальных титана — воплощения Машинного бога — стояли по сторонам огромной арки входа, который вёл дальше, служа его столпами: один — кроваво-красный, другой — пурпурный. В вышине над аркой в обсидиане был прикреплён широко раскинувший крылья двухголовый орёл Империума. Выпуклые панцири этих боевых роботов-великанов подпирали золотые мозаичные перекрытия, в которые, Жак знал, были погребены тяжёлые макропушки и ракетные установки титанов, точно так же, как их огромные рубчатые ступни были закреплены под полом. Повсюду, куда не кинь взгляд, свисали печати чистоты и благочестивые знамёна.
По обе стороны от входа висели силовые кулаки, способные схватить и раздавить любого нарушителя. Вторая суставчатая рука у каждого титана оканчивалась массивным лазером, выставленным для защиты.
Внутри выступающей бронированной головы каждого титана тысячи лет несли почётный караул сменные команды воинов-адептов Коллегия Титаника. Тысячи лет эти два титана стояли столбом, неподвижные, словно статуи, внушая страх и благоговение всем подходившим. Тем не менее, в случае крайней опасности, их плазменные генераторы, как предполагалось, могли очень быстро выйти на рабочий режим. Энергия хлынет по гидропластику, присоединённому к движителям. Приводимые в действие электричеством пучки мышечных волокон, служащие мускулами, выдернут самые могучие орудия титанов из свода крыши, обрушив при этом вниз тонны кладки, как преграду. Боги-машины высвободят ноги и откроют опустошительный огонь. Во время дежурных осмотров тысячи лет здесь добросовестно читали соответствующие литании обслуживания.
Жак подозревал, что даже в спящем режиме эти силовые кулаки могут разжаться и схватить тело с пола, если ревнители в этих огромным металлических головах сочтут нужным…
