к различиям разных типов послания, присутствующих в рекламных изображениях; «Риторику образа», повторяющую предшествующую статью, уточняя ее, – она была опубликована в четвертом номере
Communications в ноябре 1964 года одновременно с «Основами семиологии»; в «Кухне смысла» он представляет свой метод в упрощенном виде применительно к одежде, автомобилю, готовым блюдам, кино, музыке, рекламным изображениям (представлена вся программа курса целиком) для читателей
Nouvel Observateur. Из своего учебного курса Барт также извлекает материал для выступлений за границей: «Семантика объекта» в фонде Чини в Венеции, в рамках коллоквиума «Искусство и культура в современной цивилизации», куда он едет в сентябре 1966 года, или же «Семиология и урбанизм» в Институте истории и архитектуры Неаполя в 1967 году. Это еще одна черта бартовской практики – широкое использование в самых разных форматах своих прошлых наработок. Кроме того, большей частью своей известности во Франции и за ее пределами он обязан тому ореолу, который создает вокруг своих научных исследований.
«Основы семиологии», текст, опубликованный в Communications в 1964 году (а затем в 1965 году – в издательстве Denoël по просьбе Мориса Надó, только что поступившего туда работать), тоже возник на базе первых двух лет семинара. На этой важной обобщающей работе следует ненадолго остановиться, потому что в ней наглядно представлены метод и цель Барта. Четыре ее части соответствуют четырем парам или разделам структурной лингвистики, и, напомнив определения из лингвистики и их возможные варианты у разных авторов (Пирс, например, цитируется в разделе означающее/означаемое), Барт оценивает их социологическое значение на четырех типах примеров – описаниях моды, привлекаемой столь часто, потому что он располагает по ней обширным материалом, пище, мебели и архитектуре. В первой главе «Язык и речь» он повторяет уточнение, внесенное Ельмслевом в теорию Соссюра для осмысления различия между языком и речью (различие схемы, нормы и узуса), и применяет его к моде и пище. Например, он показывает, что язык, которым описывается пища, образован правилами исключения, оппозициями (соленое/сладкое), правилами ассоциации, узусами, когда речь о пище включает в себя все личные вариации, связанные с ее приготовлением. Но он также говорит о том, что наибольший интерес для изучения представляют комплексные системы, в которых нельзя априори зафиксировать факты речи и факты языка, такие как кино, телевидение и реклама. Вторая глава «Означающее и означаемое» проводит различие между семиологическим и лингвистическим знаком.
Подобно лингвистическому знаку, семиологический знак также состоит из означающего и означаемого (в рамках дорожного кода, например, зеленый цвет означает разрешение двигаться); но они различаются характером субстанции. Многие семиологические системы (предметы, жесты, изображения) имеют субстанцию выражения, сущность которой заключается не в том, чтобы означать. Очень часто такие системы состоят из предметов повседневного обихода, которые общество приспосабливает для целей обозначения[599].
Пища служит для того, чтобы питать, одежда – чтобы защищать, дом – чтобы жить и т. д. Барт предлагает называть эти знаки «знаками-функциями». В третьей главе «Синтагма и система» он снова обращается к двум соссюровским осям, синтагматической (различная комбинация повторяющихся знаков) и парадигматической (внутренняя организация категорий ассоциативного поля, здесь соответствующая системе), реалии которых и становятся предметом изучения: оппозиция и нейтрализация. Наконец, в четвертой главе прорабатывается пара «Денотация и коннотация», в которой второй термин, собственно, и является предметом исследования семиологии. В конце своей работы Барт даже призывает к созданию «коннотативной лингвистики, так как в человеческом обществе на базе первичной системы, образуемой естественным языком, постоянно возникают системы вторичных смыслов, и этот процесс то явно, то нет непосредственно соприкасается с проблемами исторической антропологии»[600].
Хотя в «Основах семиологии» повторяются принципы курсов Барта, из них убраны пространные отступления с разбором примеров, паузы, перемежающийся ритм, задаваемый устным изложением и ситуацией беседы и диалога. Эта работа может читаться как основополагающий текст новой семиологической науки, и, вероятно, именно так его и задумывал Барт, желая вписать его в существующее научное сообщество (цитируя в том числе Лакана и Леви-Стросса). Он явно помещает эту науку в центр структурализма, которому пытается дать определение в ряде статей, опубликованных в тот же период. В статье «Структурализм как деятельность», опубликованной в Les Lettres nouvelles в 1963 году, он пытается постулировать объединяющее начало всего комплекса этих исследований и охарактеризовать «структурального человека» как производителя смыслов. Перекраивая и компонуя, он создает «симулякр объекта», выявляя в нем нечто, до сих пор остававшееся невидимым «или, если угодно, неинтеллегибильным в самом моделируемом предмете»[601]. Барт, таким образом, указывает на общий горизонт деятельности таких мыслителей, как Леви-Стросс, Дюмезиль, Николай Трубецкой: во всех случаях речь идет о формализме, но о формализме творческом (как у Мондриана, Булеза или Бютора), позволяющем прочесть не замеченные ранее значения в объектах мира.
Занятия проходят в помещении Практической школы высших исследований на втором этаже со стороны лестницы Е, в старой Сорбонне. Жак-Ален Миллер вспоминает о «темном овальном столе», вокруг которого поначалу собиралось с два десятка человек, и о счастье узнавать, что «все что-то означает, не в том смысле, что все есть подмигивание Бытия, но в том, что все артикулируется, образует систему, от которой не ускользает ничто человеческое, потому что человеческое в его глазах было структурировано как язык Соссюра. Он воспринимал этот постулат всерьез и делал из него самые далеко идущие выводы. Это была мощная, разлагающая операция из тех, что могут пошатнуть бытие-в-мире для студента философии»[602]. На юных студентов Высшей нормальной школы в эту эпоху открытие новых дисциплин, гуманитарных наук, которые преподавались иначе, чем в старой Сорбонне, производило глубокое впечатление, но прослушать эти курсы их подталкивали преподаватели самой Высшей нормальной школы. Если верить Жаку-Алену Миллеру, Жан Ипполит представлял философию как не самый лучший выбор, и в особенности Альтюссер указывал, что вокруг структурализма происходит нечто важное. Веря в развитие марксизма, которое стало бы его обновлением, а не повторением, он призывал своих студентов к междисциплинарности. Еще до того, как Альтюссер приютил в Высшей нормальной школе семинар Лакана, сделав из него филиал Практической школы высших исследований, учрежденный при поддержке Фернана Броделя, он предложил Фуко, с 1953 года посещавшему семинар Лакана в больнице Святой Анны, должность «каймана» психологии. Именно так несколько студентов Высшей нормальной школы, в будущем знаменитые интеллектуалы, попали к Барту через психоанализ (Жак-Ален Миллер) или лингвистику (Жан-Клод Мильнер). Последний учился на втором курсе Высшей нормальной школы, когда начал посещать первый семинар Барта со второго занятия. Он оставался его прилежным слушателем вплоть до третьего года. Мильнер вспоминает об удивлении, которое испытал, наблюдая за тем, как Барт размышляет вслух.
