— Убрать шасси!
Шасси пошли на уборку, а машина — снова в крен. «Бомбу», которая нас подстерегла в Антарктиде, заготовил еще в Мячково тот же инженер. Не специально, конечно, а по неграмотности или по нерадивости — разница невелика. Да, простят мне эти строки инженеры, техники, бортмеханики Полярной авиации, отработавшие в жутких условиях Арктики и Антарктиды не один год, но к ним сказанное выше — не относится. Все мы, летчики, благодарны и низко кланяемся им за их тяжелый труд, который позволял нам выполнять сложнейшие полеты. Этот же инженер был не с нашей базы, не из «Полярки», взяли его в Антарктиду из Быкова, как говорится, по большому «блату».
В общем, мы быстро сообразили, что у левой лыжи оборваны страховочные тросы, носок ее опустился вниз и она повисла вертикально, создавая сопротивление под левым крылом — огромная «лопата» — то, шириной больше метра и длиной около пяти.
— Черт, — выругался вдруг Николай Нилыч, — зря мы все-таки с собой инженера не взяли. Пинками его в самолет надо было гнать.
«Он прав, — подумал я, — но теперь об этом поздно жалеть». Обычно, после сборки самолета, инженер вместе с нами тоже садился в машину и летел в точку назначения. Это был неписанный закон, похожий на тот, что действует при строительстве железнодорожных мостов. Когда первый эшелон проходит по новому мосту, под ним стоит тот, кто его проектировал и строил. На этот раз все вышло по-другому. Когда самолет подготовили к перелету и экипаж начал занимать места в кабине, я попрощавшись со всеми, кто нам помогал собрать Ил-14, как обычно, предложил инженеру:
— Ну, садись, поехали в «Молодежку»...
На что, совершенно неожиданно, получил ответ:
— А я с вами не полечу.
— Как, не полечу?!
— Я на корабле Новый год встречать буду.
— А при чем здесь Новый год? — я почувствовал, как злость закипает в душе. — Машину собрали? Собрали. Мы уходим в воздух, инженер должен быть на борту. Заодно посмотришь при первом же облете — а это действительно получается облет, идти-то 420 км, как она себя ведет, что надо подкорректировать...
— Нет, я не полечу.
В первый раз в жизни мы столкнулись с такой позицией. Я повернулся и пошел в самолет. А зря. Нилыч прав, надо было его пинками гнать в кабину.
Я связался с капитаном корабля:
— Пройду над вами, пусть техники посмотрят, что с лыжами. Прошли. Получаем ответ:
— Левая лыжа висит, а передняя стоит под большим углом и влезла в фюзеляж носком.
«Только таких сюрпризов нам и не хватало», — подумал я.
— Пройду над вами и несколько раз попробую выпустить и убрать лыжи. Посмотрите, как они себя будут вести.
Правая работает нормально, лыжонок тоже выпускается, хотя он и с дефектом, а левая лыжа висит мертвым грузом. Слышу снизу:
— Что делать будешь?
— Передайте в «Молодежную», что иду к ним. Мы попробуем сами сообщить, но у вас-то связь уже налажена.
— С «Молодежной» связи давно нет — непрохождение радиоволн.
— У вас морская радиостанция все равно помощнее, чем наша самолетная «пищалка», поэтому долбите «Мирный», «Новолазаревскую», чтобы они связались с «Молодежкой» и передали, что мы идем на базу.
— А здесь не сядешь? — в голосе капитана я уловил готовность помочь нам. Но что он может сделать?
— Нет, не буду. Если я дойду до базы и развалю машину там, то может удастся еще и собрать ее. А если здесь это сделаю — аппарат погибнет. Тем более, что явной угрозы для жизни экипажа еще нет. Она может возникнуть только при посадке...
— Удачи вам...
Добавили мощность левому двигателю, у правого немного ее отобрали и бочком-бочком пошли в «Молодежную». Но привезенного Моргуновым топлива-то у нас было ровно столько, чтобы хватило для нормального перелета, а теперь расход его увеличился и никто не скажет, дойдем ли на этом запасе, — беда, как известно, не ходит одна.
Отошли немного — «Молодежную» не слышим, а тут потеряли связь и с кораблем. Погода тихая, под нами лед. Висим в бело-синем безмолвии.
— Командир! — Толя Дуксин стучит по часам, — поздравь экипаж с Новым годом?
Я взглянул на стрелки — ровно двадцать четыре часа. В Москве бьют куранты, люди поднимают бокалы с шампанским, радость, веселье... А мы? Что принесет нам только что наступивший Новый год?!
— Ребята, поздравляю всех, но праздновать будем, когда прилетим. А пока придется поработать.
Подошли к «Молодежной», с которой Славе Любимову связаться так и не удалось. Когда увидели аэродром, на связь по УКВ вышел Анатолий Федорович Головачев, единственный, кто, как всегда, ждал нас в своей будке руководителя полетов:
— Ну, слава Богу, а то я уже затосковал без вас. С Новым годом!
— Не совсем все слава Богу, — огорошил я его. — Сейчас пройду над полосой, посмотри, что у нас с лыжами.
Прошли над ВПП. Тишина. Светло, как днем, только контрастность исчезла и теней нет — в Антарктиде ведь полярный день, и в полночь по московскому времени здесь ложатся светлые сумерки. В 9-й
САЭ мы прекращали в это время полеты к судам за грузами, потому что трудно определить высоту, когда садишься на лед. Но здесь ВПП хорошо укатана, транспаранты стоят — у Головачева аэродромное хозяйство всегда в образцовом порядке. Слышу его ответ:
— Е-мое! Что делать-то?! Висит левая лыжа и лыжонок...
Пока мы летели, естественно, отрабатывали разные варианты посадки. В конце концов я принял решение:
— Вот что, мужики. Садиться с убранными шасси мы не сможем: левая лыжа не убирается. Будем с выпущенной садиться... Я предлагаю подойти к барьеру и об него отбить, на фиг, эту лыжу...
— Рискованно, — протянул Дуксин.
— Дай Бог, чтобы она отлетела, — я будто не услышал его реплики. — Даже если обломится стойка шасси, ну и черт с ней. Брошенные машины в «Молодежке» есть, с них снимем стойку. Ну, повредим еще что-нибудь... С первого удара может начать корежить крыло, тогда и нам с вами худо придется... Другие варианты есть?
В кабине повисла тишина.
— Вот и хорошо, — подвел я итог нашим размышлениям. — Значит, принимается это предложение. Пройдем над ВПП, развернемся к барьеру, стукнем ее и сразу же будем сажать машину.
— В баках почти пусто, — Нилыч, как всегда, спокоен, — лампочки давно горят.
— Даже если развернет, будем сажать, — я мысленно проиграл уже эти варианты. — Потому что при ударе гидросистему, бензобаки может порвать, течь появится. Зачем же нам на пожар нарываться? Посадим, сразу в воздух уходить не будем.
— А если лыжа сразу не отлетит или стойка не переломится? — Дуксин, как всегда, смотрит в корень.
— Тогда нам будет худо, — скрывать мне нечего, сейчас мы все рискуем одинаково, и я хочу, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений в правильности принятого решения, — очень худо. Если она начнет выламываться с узлов, с верхней траверзы, поведет основной лонжерон, машину уже не восстановишь...
