Несколько раз, согласно существовавшему тогда Положению о соревнованиях, Каневский должен был получить звание заслуженного тренера УССР. Сначала – когда вывел «Металлист» в первую лигу. Потом – когда «Днепр» вышел в полуфинал Кубка. Затем – когда в первую лигу вышла «Таврия». Но никто ему ничего присваивать не собирался. При этом в Узбекистане ему дали звание заслуженного тренера республики после единственного сезона в качестве помощника Соловьева. А в родной республике действовали негласные унизительные директивы.
* * *
Развязка наступила в 79-м. Каневский и так был взвинчен из-за разных притеснений, а тут в союзную федерацию футбола персонально на имя Каневского пришло приглашение тренировать национальную сборную Алжира. Уже был куплен авиабилет – он даже помнит точную дату, на 11 января.
Но 4-го ему в Киеве объявили, что никуда он не поедет. Естественно, без объяснения причин. В этот момент Виктор Израилевич-Ильич почти «созрел», а переполнила чашу терпения еще одна история. Его назначили старшим тренером юношеской сборной Украины на первый турнир «Переправа». В Сухуми команда Каневского заняла первое место. Ему опять должны были присвоить звание заслуженного тренера Украины – и вновь этого не сделали.
Вот после этого-то он и пришел к секретарю парторганизации Федерации футбола УССР, где тогда работал, и сказал: «Я подаю заявление на выезд».
— Для них это был гром средь ясного неба. Не ожидали от меня такого поступка. Естественно, на меня выплеснулась злоба – так тогда полагалось. Очень тяжелое было собрание, на котором меня исключали из партии. Грозили, клеймили, называли врагом народа, предателем. Народ, дескать, тебе не простит…
Но о том, что его не выпустят, Каневский даже не задумывался. Однако на 12-й день (обычно люди ждали ответа по полгода) его вызвали к начальнику ОВИРа, у которого в тот момент находился еще и замминистра внутренних дел Украины. И было сказано: «Никуда ты не поедешь».
Объяснили все недостаточной степенью родства. Это, конечно, было откровенным лукавством: все прекрасно знали, что израильские вызовы, по котором уезжало большинство тогдашних эмигрантов, чаще всего липовые. Так что причины отказа к степени родства не имели никакого отношения.
Но ни выяснить, ни сделать что-либо не представлялось возможным. К моменту нашего разговора в 96-м, когда коммунистический режим уже стал историей, Каневский так и не узнал, почему над ним решили поиздеваться. То ли отъезд человека с именем был нежелательным, то ли динамовско-офицерское прошлое сказалось…
Потом ему все-таки кое-что рассказали. Якобы сработал фактор работы в «Днепре», который числился за секретным оборонным предприятием, «почтовым ящиком». Где, дабы решить какие-то вопросы, касавшиеся команды, ему иногда приходилось бывать.
За ним прислал машину секретарь горкома партии, Каневскому симпатизировавший. И сказал: «Забери заявление, тогда можно будет дать задний ход. Я позвоню, тебя восстановят в партии, и все станет по-прежнему». Но по-прежнему он больше не хотел. И если сделал шаг, то, будучи человеком гордым, считал унизительным от него отказаться. В общем, сказал «нет».
Уже через неделю он обнаружил, что за ним следят. «Группами за мной ходили, под домом сидели», — рассказывает Каневский. Не сомневается, что установили в квартире прослушивающую аппаратуру и «мониторили» все звонки.
Так продолжалось два года. Все это время он не выходил на улицу один, поскольку тогда модно было устраивать против людей, пошедших по такому же пути, разные провокации – чтобы появился повод засадить их в тюрьму или психушку. Но затем от него все-таки отстали, видя, что ни с какими правозащитными организациями он не связан, писем не пишет, на западном радио не выступает. То есть открытым диссидентом не стал.
Возник ли вокруг вакуум? Каневский сам предупредил многих, чтобы активно с ним не общались, как минимум не приходили к нему домой. Даже на собственный юбилей ходил по друзьям и отмечал с каждым по отдельности.
А домой к нему заглядывал один Лобановский.
— Конечно, он был в силе, бояться ему особо было нечего, но сама мысль прийти ко мне требовала мужества , — рассуждает Каневский. — Не говоря уже о том, чтобы настоять на предоставлении мне работы, как он это сделал в 83-м. Причем «пробивал» он этот вопрос на уровне ЦК компартии Украины и правительства республики…
Специально «под Каневского» был создан клуб «Динамо» (Ирпень), куда отправляли играть молодых футболистов, не подходивших «Динамо» киевскому. За год ирпеньцы выиграли турнир КФК и вышли в украинскую зону второй союзной лиги, причем ощущали неиссякающую поддержку Лобановского – и игроками, и материальными благами. Прекрасные отношения остались у него со многими футболистами – с тем же Базилевичем.
* * *
Имя Каневского, подобно эмигрировавшему актеру Савелию Крамарову, было категорически запрещено к упоминанию. Фамилию Крамарова вырезали из киношных титров, а Каневский не упоминался в выходивших в те годы исторических материалах, посвященных первым большим победам киевского «Динамо».
— «Не был» я ни капитаном команды на протяжении шести лет, ни участником чемпионата мира 1962 года. Даже из фотографии первого чемпионского состава «Динамо», как-то раз опубликованной, меня ухитрились вырезать! Как и из всех футбольных справочников. Конечно, перенести все это было очень тяжело. К такому повороту я не был готов, здоровья много ушло. Но беды меня закалили.
(Артем Франков: «Эта технология ранее была апробирована на «врагах народа» и уже использовалась в истории киевского “Динамо”. Так вымарывали людей из команд 20-30-х, а потом историки, чудом находя подлинные фото, восстанавливали реальную картину…»)
Когда еще не было Ирпеня, несколько лет Каневский не работал, а потом вместе с братом поехал в Черниговскую область. Работал там простым строителем, возводил дворцы культуры. Радовался, что к тому моменту хоть прекратилась постоянная слежка. Потом строил кооперативный дом в Москве, причем с футбольными знакомыми вообще не общался – практически никто не знал, что Каневский в столице. Он не хотел создавать людям лишние неприятности.
Конечно, ему было трудно. Но Виктор Израилевич, по его словам, всегда трезво смотрел на вещи и хорошо понимал, что не имеет права жить вчерашними победами. Тем более начинал-то он рабочим. И знал, что это за хлеб.
Уехал он уже во времена перестройки, в 88-м. С 79-го заявлений на выезд больше не подавал, зная, что бесполезно. Но появилась информация, что выпускать стали всех. Написал заявление, спустя четыре месяца его удовлетворили – и 15 ноября 88-го Каневский с женой полетели по традиционному для тогдашней эмиграции маршруту Вена – Рим – Нью-Йорк.
Но испытания еще не были позади. С детьми получилась история, которая «съела» у него нервов не меньше, чем продолжавшиеся десять лет мытарства отказника. Дочь на день опоздала в посольство Австрии в Москве, куда нужно было явиться к конкретному сроку, которого она не знала. И ей пришлось остаться – без квартиры, прописки. В общем, без всего.
А ее муж с шестимесячным ребенком на руках вынужден был один поехать в Италию. Каневский разослал просьбу о помощи многим американским конгрессменам, а одновременно познакомился с секретарем КОНКАКАФ, который вывел его на Федерацию футбола США. Все они в той или иной степени помогли – письмами, обращениями. Наняли юриста, он вытащил дочь форварда из Москвы, но занял весь этот кошмар ровно год. Первый год Каневского в Америке.
Когда он уезжал, сил радоваться уже не было – так вымотали его все прошедшие годы. А когда приехал – началась эта история с дочкой. Денег и так никаких не было – да и откуда им быть после десяти лет в «отказе», — а тут еще пришлось занимать на адвоката. В общем, не успели начать американскую жизнь, как оказались в долгах как в шелках…
Через неделю после приезда выяснилось, что в Нью-Йорке русские эмигранты открывают детскую спортивную школу «Спартакус», где Каневскому и предложили вести отделение футбола. Проработал там месяцев восемь, потом открыл собственную школу. Что же касается пособия по бедности – велфэра, — то Виктор Израилевич от него отказался. После того как они с женой пару раз сходили в офис, где это пособие выдавали, и увидели унизительную атмосферу, тому сопутствовавшую, пришли к общему мнению: «Лучше будем есть черный хлеб и запивать его водой – но не будем сидеть на велфэре».
Характер с момента отъезда из Союза у него не изменился.
Жена тоже без дела не осталась. В Союзе она работала косметологом, поэтому в Штатах пошла на курсы и получила диплом с правом работать по специальности. И ей удалось попасть в престижный салон на Манхэттене.
