Двор возродился в прежнем веселии, и Глориана председательствовала над ним изящно и достойно, пусть смех ее всегда был всего лишь вежлив, а улыбки, весьма редкие, не более чем тоскливы. Она оставалась любима так же, как была любима всегда, но казалось, что страсть, некогда гнавшая ее к радостям плоти, ныне испарилась. Она преобразилась в богиню, почти живую статую, прочный, добрый символ Державы. Она заимела привычку гулять ночами в своих садах, без сопровождения, и проводила немало времени в лабиринте, исходив его вдоль и поперек, так что он сделался ей абсолютно ведом. И все-таки она в нем разве что не жила. По временам слуги, выглядывая из окон, наблюдали в лунном сиянии ее бестелесные голову и плечи, что дрейфовали, точно левитируя, над верхами тисовых изгородей.
Время Глорианы шло, час за медленным, одиноким часом, и она не заводила любовников. Свои личные часы она проводила с сиром Эрнестом и леди Уэлдрейк и выжившим ребенком, Дуэссой, чей сын много лет спустя явится на свет, дабы унаследовать Державу. Она наставляла Дуэссу к умеренности, коей никогда не знала сама, чтобы уравновесить веру Романтики реалистическим пониманием.
Однажды ночью, когда она разоблачалась ко сну, к ее двери прибыл с посланием дворцовый слуга. Она прочла колеблющиеся слова. Писал доктор Ди. Он желает видеть ее одну, молил он, потому что умирает, и совесть его отягощена кое-чем, что необходимо рассказать. Она нахмурилась, раздумывая, не пройти ли хоть часть дороги со свитой, потом решила, если он и правда умирает, не тратить время. Оттого надела поверх сорочки огромное и тяжелое парчовое платье, обула босые ноги в комнатные туфли и отправилась в Восточное Крыло, к апартаментам доктора Ди, прихватив свечу. Путь к доктору Ди лежал через зябкую старую Тронную Залу, еще называемую Герновой Палатой, куда она вечно отказывалась входить. Ее стало знобить от отвращения к месту и будимым им воспоминаниям. Она не была здесь после смерти отца. Заодно с большей частью своего поколения она невзлюбила стрельчатый, или «сарацинский», архитектурный стиль, находя его варварским и бесчеловечным. Ей мстилось, что она вновь вошла в стены, и только забота о старинном друге вела ее вперед. Если не считать единственного столпа лунного света, что разбивался о плиту и окружающую мозаику пола, образуя лужу, палата погружена была во тьму, в коей доминировали гигантские обезьяноидные скульптуры и неравномерные сводчатые потолки. Она приостановилась. Бояться было нечего – теперь, когда сброд перевезли на новые восточные земли Империи, – кроме расплывчатой памяти. Однако, пересекая палату близ пьедестала нависающего трона, она вроде бы услыхала рядом некий шум и воздела свечу, позволяя желтому свету литься на ступени.
С весны она видела немало крови, особенно в серале той жуткой ночью. Она узнала ободранное, погубленное лицо волхва, чей беззубый рот открывался и закрывался, чьи глаза плотно запахнулись, когда по ним ударил свет. Кровь на его бороде, кровь на разорванной ночной рубашке, составлявшей его облачение, кровь на руках и ногах.
– Ди. – Она взобралась на пьедестал и поставила свечу на ступеньку, чтобы возложить голову доктора на колени. – Что такое? Какой-то приступ? – Однако теперь она видела, что он весь покрыт ранками. Его покусало будто бы целое племя крыс. – Вы можете стоять? – Видно, он экспериментировал с животными, решила она. Звери сбежали и напали на него в ночи.
Он прошептал:
– Я шел к вам. Она более мне не подчиняется. Когда Квайр пропал… Я боялся, что она умертвит и вас тоже.
– Что за существо сделало сие? Я должна предостеречь дворец.
– Вы… Она есть вы…
Глориана попробовала Ди на весомость, чтобы понять, в силах ли она его нести. Он был тяжелым стариком. Теперь он бредил и поднять себя не позволил бы. Она улыбалась, пытаясь поставить его на ноги.
– Я? Есть только одна я, доктор Ди. Пойдемте.
Он сел на ступени, рука на ее плече. Открыл глаза, и она увидела взгляд и лицо любовника, знакомство коего с ее взглядом и ее лицом сокровенно. Ей сделалось страшно. Он сказал:
– Она была вами. Но сошла с ума. Сперва такая смирная. Ее сделал для меня Квайр. Плоть. Она была совсем как плоть. Он был гений. Я пытался поставить такой же опыт – в металле, – но не преуспел, как не преуспел мастер Толчерд. Потом Квайр исчез. Я более не мог платить ему, я полагаю, зельями, ядами…
– Квайр сделал – что?
– Он сделал ее. Симулякр. Мне было стыдно. Я хотел признаться. Но втянулся так глубоко. Она столь славно утешала меня столь долго, Ваше Величество. Я не мог заполучить вас, но она была почти вами.
– Почти? – Она помнила его страстность. – О, дорогой доктор Ди, что именно вы сделали и как погубил вас Квайр?
– Она обезумела. Бросалась на меня. Я ее оглушал. Снадобья, коими снабжал меня Квайр, иссякли, и я боялся экспериментировать, хотя и старался. Она уже стала неустойчива. Ныне она желает меня убить. За то, что я ее использовал, говорит она. Но ведь ее создали с сей целью. Она будто очнулась – сделалась истинно живой…
– Где она? – Глориана бросила попытки следить за его бессвязицей.
– Пошла за мной. Она вон там. – Он повел головой. Она подняла свечу, увидела темную тень на камне за обезьяноидными статуями. Его стала бить дрожь.
– Пошли, – сказала она. – Вставайте.
– Я не могу. Вам лучше уйти отсюда, Ваше Величество. Я во всем вам признался. Не думайте обо мне слишком плохо. Мой разум был хорош и до последнего всегда служил вам, как вы знаете. Яды. Я жалею об отравах. Я позволял Квайру меня убеждать.
Раздался великий шум, как если бы что-то тяжелое и металлическое волочилось по мозаичному плитняку, но тень не тронулась с места.
Глориана не могла разглядеть источник, пока внезапно в столп лунного света, падавший на знакомый каменный брус, не забрел старик в железном наряде, в античных доспехах, с неимоверным двуручным черным мечом на плечах. Его красные глаза раскалила привычка к ярости. Его серые лицо и борода были тонки, щеки – впалы. То был Монфалькон, одетый в боевой костюм своей юности.
– Он изобрел для меня наисовершеннейший симулякр, – продолжал Ди, едва замечая пришельца. – Бездушное создание. Я мог, однако, боготворить его – обходиться с ним по моему хотению – и никакой вины. Или почти никакой…
– Симулякр! – Безразличный, тяжелый глас Монфалькона гремел в зале, пока он оборачивался, дабы узреть тень, коя теперь, при звуке, задвигалась. – Ты старый кретин! Се живая женщина.
Ди задышал быстро и мелко:
– Нет, нет, Монфалькон. Близнеца не было и быть не могло. Никогда никто не говорил о близнеце, иначе я бы знал. И все наблюдали за рождением, верно же? Ах, – он улыбнулся, – может быть… из другого мира, как мне грезилось однажды? Вдруг Квайр обрел ее там?
– Есть только один мир. – Монфалькон пробряцал еще несколько шагов, оперся о плиту. – Остолоп! Се мать!
– Флана? – Голосок Ди слабел. – Флана умерла при родах.
– Не умерла. Я видел, как ее насиловали, и я видел итог насилия через девять месяцев. Ей было тринадцать, когда она понесла Королеву. Нас всех заставили смотреть – на оба события. Герн был горд собой. В конце концов, до тех пор се был единственный раз, когда ему удалось проникнуть в женщину. По какой-то причине Флана, моя дщерь, сумела его привлечь. Флана?
Тень застонала.
Глориана воспряла. Она не желала слушать сию историю. И все они ее теперь устрашали. Монфалькон устало вещал:
– На сем камне он силой взял мою дочь, и на сем же камне он силой взял мою внучку. Дважды за всю жизнь он был способен на деяние. Я видел и то и то. Кровь всегда была скверна, со всех сторон. Ныне я сие понимаю. Я искал выжечь знание из себя. Я возвысил Глориану до ее положения. Но кровь была скверна. Ныне – кончено. И я уничтожен, ненавидим теперь всеми, ибо я любил Альбион. История будет помнить вашего преданнейшего слугу, Ваше Величество, как злодея.
Тень встала, бормоча что-то под нос. Глориана оледенела. Ее рот пересох, и ее глаза отказывались закрываться. Монфалькон поманил безумицу:
– Иди, Флана. Иди к своему отцу и своей дочери.
Та двинулась в свет со специфической грацией. Она выглядела молодо, как бывает иногда с помешанными, хотя лицо ее было изуродовано, а кудри, золотистые, как и у дочери, местами перекрашены.
– Вот и она, – сказал лорд Монфалькон. – Она бежала в стены после твоего рождения, Глориана, и оставалась там, пока Квайр не заарканил ее, не одурманил ее, не отдал ее Ди в обмен на его тайны и его снадобья. Я бы узнал, но я отказывался исследовать стены по тем же, что и ты, причинам. Я скрыл факт Фланы от самого себя. Она любила тебя. Вероятно, любит и сейчас. Ты любишь свою маленькую девочку, Флана?
– Нет, – молвила безумица невнятно, перепуганно. – Она плохая. Она прогнала единственного верного жениха.
– Она видела, как насилует тебя Герн. Смотрела из укромного места в стенах, – сказал Монфалькон. – Он ждал, пока ты не станешь ровно того же возраста, и взял тебя силой в твой день рождения. Ты помнишь, Глориана?
