Глориана содрогалась опять, содрогалась мощно. Никогда не познавала она более чем намек на сей экстаз. Она будто получала компенсацию за всякое испытанное разочарование. Подняв голову, она издала еще один, пуще прежнего, восторженный вопль, что пронзил стены и звоном разнесся по всему дворцу, тревожа вековую пыль, и эхом огласился в каждом дюйме Альбиона. Ныне Глориана познала то единственное, чего всегда жаждала и что всегда ей не давалось. Она востребовала собственную душу, собственную беспременную человечность.
Она восторгалась не Альбионом. Она восторгалась одной лишь собой. Именно она дала отпор власти зверя и поразила ее, а не ее народ, не ее долг. Ее кровь ярилась ласковым жаром. Она сделалась словно бы горнилом, освещающим всю комнату и дворец вкруг нее, и пламя, кое она исторгала, разливалось по коридорам и щелям, навсегда вычищая пятна крови и старые кости, старое лицемерие и ложь.
А она все содрогалась, крича и рыча, как некая эфирная сфера в первые моменты творения. Она погасила Вину, изгнала Кошмар. Она подняла руки, грозя железом, и проревела свое торжество в третий раз, забывая о Квайре, что хныкал у нее в ногах и тонул в раскаянии, кое сдавливало его тяжелей ввиду полнейшей непривычности.
Ее кожа виделась ей ртутью и златом одновременно, как если бы она прошла великий атанор доктора Ди, дабы трансмутировать в идеал не Государства, но естественнейшей женщины, не стесненной требованиями чуждой философии, в человека свободного.
– Мне надлежит быть Королевой, только если я сие выберу, – молвила она. Сделала паузу, пристально глядя на него разгоряченными, но невозмутимыми очами. – Или если выберут они. – Она улыбнулась. – Ах, маленький Квайр. – Она его прощала. Ее чудесное тело все еще двигалось с глубинной чувственностью; склонившись, она поцеловала Квайра в лоб.
При сем жгучем прикосновении он поднял глаза, и в них она нашла то, что думала найти.
– Прости меня, Глори.
В ее глазах он видел нежность и обещание примирения. Его черты были достаточно невинны. Он подскочил, проворен и свободен, как дитя, неясным образом искуплен ее отказом разрешить ему погубить их любовь. Сделанное ею вновь наделило смыслом эмоции и слова, кои он всю жизнь воровал и обесценивал. Она демонстрировала явный отказ от его условий, превращала дело в слово и воскрешала Квайра, как воскрешала самоё себя.
Глориана еще трепетала от наслаждения своим возрождением. И вновь возревела она. И теперь будто нечаемая заря всходила над всей Державой; Глориана знала, что чрез фундаментальную человечность сможет разогнать тьму и ложь прошлого – и сделать так, чтобы оно не возвратилось.
Рассеянно втискиваясь в галифе, Квайр понимал, что ее чрезвычайная храбрость, ее противление трусливому злодейству, сему всененавидящему произволу власти освободили ее от ее несправедливого бремени – но еще и выветрили всякий грех из его собственной души. Некоей благородной алхимией она, пересотворив себя, также пересотворила его.
Снова ее огромное, совершенное тело сотряслось. Снова ее громкий голос возревел торжествующую радость.
Квайр познал озадачивающее ощущение, кое, предположил он, и есть счастье. И он, догоняя оглушительным хохотом умирающий отголосок ее крика, смотрел, как она бросила кинжал на камни с такой силой, что сталь разбилась вдребезги, и фрагменты ее серебряным дождем пали на грязный гранит сего ужасного помещения.
– Ха, Глориана! – И он поклонился.
Тогда, на вершине чистого облегчения, она позволила себе заплакать.
– Ох, Квайр. Ныне мы оба вкусили радости.
Вирши для Планируемой Музыкальной Трактовки «Глорианы»
авторства Майкла Муркока и Питера Павли
Песня Джона Ди(Слова: Муркок. Музыка: Павли)
Внутри меня многообразье сферВсе Альбионы без конца,И Ди в одном – Король.Она же там – Мудрец.(Алкала бы она меня?Противился бы я бурленью крови в ней?)Черед миров,Планетам несть числа,И встречи двух из них весьма редки.Вот рассуждение мое; поклон(Сии рейтузы! Ах! Я стану евнух и смешон!)«О досточтимый Ди – почтенный сир;Столь благороден, утончен…»(Ей не понять, как мой пылает мирВ мозгу, что ею изнурен…)
А ныне слово о Природе,Затем о Боге, и о Благе,И о Любви и Смерти —Искусстве – Арифметии благой.(Как мне сдержать прыгучий молот мой?)«Мадам, позвольте удалиться мне?»Еще поклон – о, мой клинок! Я весь в огне!И вот крадусь я вон,Стеная, прекращенья мук ища…(Голос девочки) «Добрейшее утро, доктор Ди!»(Ди) «Прочь, благая дева, прочь!»(Девочка) «Совета, добрый мой мудрец, молю…»(Ди, в сторону) (Она уймет пожар на день и ночь.)«В постель, о дева, поспешим скорей,Чтоб вы сочились философией моей…»
Чтобы сочились вы,Чтобы сочились вы, Сочились выВсей философией моей…
Песня Монфалькона(Слова: Муркок. Музыка: Павли)
Я слышу, вы рыдаете в ночи,О, Королева.Будь вы лишь женщина, не Альбион,Я б сладких жен оставил вмиг.Я помню вашу жаждущую плоть,Ваш резкий отчаявшийся вздох,Невинность вашу, вашу похотьИз муки вашей радость я вкушу,Я вашим именем дышу…
Их волосы зажмут мне уши, о мадам,Чтоб я не слышал боле, чтобы спал…
Песня Квайра(Слова: Муркок. Музыка: Павли)
Я получил заказ загнать столь милую добычу,Империю в лице ее Монархини,Я не тужу и всякий день от радости мурлычу,Развеиваю сплин ночами жаркими.Так презирать нельзя, как ненавижу яЕе глаза,Ее лицо,Ее копну волос,А пуще прочего объект моей фиксации —Ее невинности и благородства грация.
Ибо я – Квайр-тень,Квайр – воришкаИдеалов и добродетели.
Я, Квайр, и малый, и удалый,Храбр, практичен, вольный птах,Я истребляю идеалы,Танцую яро на гробах,Я сокрушаю счастья миф,Взломать его скорлупку рад,Безделкой красочной дитятю,Что торопится играть,Маню всечасно В ад…
Потряси безделицей – и народ уж пляшет.Пообещай фальшивку – и рот уж до ушей.Скажи им, что до счастья всего ничего,И вот они твои друзья – все до одного!
Ибо я Квайр, удалый малый,Штандарты сожгу я в пламени алом.Для меня все лозунги – прах.Есть одна лишь правда – страх.
Есть одна лишь правда —Страх.
(Демо-записи сделаны в июне и июле 1977 года.)
Отзыв о «Глориане»
«Калейдоскоп», 2 мая 1978 года
Калейдоскоп: Итак, назад – или все-таки вперед? – во времени, в мифическую Империю Королевы Глорианы, владычицы Альбиона, верховной правительницы Европы, Америки и большей части Азии:
Глориана, единственный ребенок Короля Герна VI (деспота и дегенерата, предавшего Государство и изменившего Долгу, повелевшего отсечь сотни тысяч голов, трусливого губителя своей души), Властительница, в чьих жилах течет древняя кровь Эльфиклея и Брутия, ниспровергшего Гогмагога, ни на миг не забывает о любви к ней подданных и возвращает их любовь; однако чувство сие, даруемое и принимаемое, для Королевы бремя – бремя столь великое, что она едва ли признаёт его наличие; бремя, составляющее, надобно думать, основную причину ее неимоверного частного горя.
К.: Ее частное горе в том, что Глориана – не королева-девственница, в отличие от Елизаветы I, прозванной Глорианой, – совсем наоборот. Немало покоев ее обширного дворца отданы наложникам и наложницам. Никто, однако, не может ее удовлетворить. Для Империи Альбиона оргазм стал делом государственной важности, и великий Златой Век рыцарства, мира во всем мире и просвещения, обретенных в правление Глорианы, – иллюзия в той же мере, в какой иллюзорно королевское спокойствие. Эти иллюзии лелеемы и поддерживаемы Канцлером Глорианы, лордом Монфальконом, – пауком в центре паутины, состоящей из шпионов, предателей и убийц. Главнейший рабочий инструмент Монфалькона – безжалостный, аморальный капитан Квайр, для которого злодейства сродни искусству:
Я жалостливый приятель – но лишь для слабых. Безумных и сильных я не стерплю – с такими я дерусь или же их бегу. Мои благие дела, лорд Монфалькон, подобно всем моим делам, своекорыстны. Вашей и моей службе весьма содействует моя репутация щедрой души. Мы нанимаем великую армию лояльных простаков, верующих слабоумных мужчин и женщин, скучного, сердечного, честного народа – ибо такие люди никогда не квитаются с врагами. Они вечно незамечаемы, удостаиваемы лишь снисхождения. Оттого они более прочих благодарны за мои благие дела и доставляют мне всевозможные сведения – не из жадности, а из обыкновенной преданности. Я – их герой. Они поклоняются капитану Квайру. Они простят ему любое злодеяние («у него имеются на то причины») и защищают его, как могут, от любых последствий. На них держится любая интрига.
