Начну с Ливонии, которая меня больше всего занимала, все ж таки наше еще с братом наиглавнейшее дело. В Слободе я только и знал, что решение Собора Земского, который утвердил войну продолжать. Рассказы Магнуса я во внимание не принимал, потому как хоть и участник событий, но лицо заинтересованное и своей выгодой сильно озабоченное, опять же пьян непрестанно.
Ливонию я нашел почти в том же состоянии, что и оставил, разодранную на куски, совсем не изменившиеся, несмотря на потуги всех сторон. Воеводы земские так и не успели претворить в жизнь воинственные указания Собора, потому что король польский, видя их решимость, запросил перемирия и пошел на переговоры, изъявляя редкую уступчивость. Признал нашу власть над всем, что мы и так завоевали, даже над Полоцком и другими землями литовскими, но Ригу отдавать не пожелал. Ему уж предлагали за это, учитывая его вечное безденежье, отпустить задаром всех пленников королевских, а наших выкупить, но он продолжал стоять на своем, объясняя это тем, что сейм такого не одобрит. Тут бояре наши пресмешно возмутились: «Что же за король такой?! Столько лет на троне, а шляхту усмирить не может!» Тут король Сигизмунд сделал предложение здравое: объединившись, выгнать из Ливонии шведов да датчан, а земли их поделить, при этом нам достанется порт Ревель, который, право, не хуже Риги.
В этот момент Иван и захватил Москву. Бояре этим не шибко озаботились, они настолько были уверены в своей силе, что надеялись быстро вернуть утерянное и больше думали о будущих приобретениях. Настолько им загорелось, что они, нарушая все древние обычаи и правила, снарядили посольство в Литву. Как же так! Сами из-за мест до крови дерутся, а тут такой просчет! В таких делах всегда младший старшему челом бьет, поляки и литовцы по-родственному царю в Москве, шведы — наместнику Псковскому, а уж крымчаки — кому и где милостиво указано будет. Эх, не было меня тогда с ними, я бы им все до тонкостей разъяснил!
Впрочем, бояре и сами быстро поняли, что снаряжать послов совсем не то, что их в Москве принимать. В чужой земле можно и людей неожиданных встретить, и вопросы неприятные услышать. Вот и пришлось им бумагу подробную писать, как послам вести себя во всех возможных ситуациях, я список с нее достал и с большим интересом прочитал. «Если будет говорить с вами в Литве князь Андрей Курбский или ему подобный знатный русский беглец, то скажите им: все у нас хорошо, отъезд ваш никак державе нашей не повредил, Бог дал нам победу… С простым же беглецом не говорите ни слова, только плюньте ему в глаза и отворотитесь… Когда же спросят у вас: что такое московская опричнина? Скажите: мы не знаем опричнины, кому велит государь жить близ себя, тот и живет близко, а кому далеко, тот далеко. Все люди Божии!.. А если спросят что мимо этого списка, приосаньтесь, щеки надуйте — и молчите!»
С таким вот наказом и полномочиями мир подписать отправились в Литву к Сигизмунду послы наши, боярин Умной-Колычев и дворецкий Григорий Нагой. Но так как боялись они и на вершок от наказа отступить, то решил Сигизмунд в одном вопросе спорном напрямую с царем русским списаться и посланника чрезвычайного снарядил. Неведомыми дорогами миновал тот все заставы земские и под Вязьмой неожиданно влетел в походную ставку Ивана. Тот принял его немедленно в шатре, вооруженный, в полном доспехе, что, к сожалению, тоже против всех правил было. Вот опять не было меня рядом, объяснил бы я Ивану, что такое поведение равносильно объявлению войны, но у него тогда другие советчики были, они, как видно, к войне и стремились, но добились этого грубо, без тонкости дипломатической. Иван приказал заключить посла в темницу, а королю Сигизмунду направил письмо ругательное, где кроме всего прочего требовал голову Андрея Курбского. Такого поношения Сигизмунд не стерпел, вместе с ним и сейм гордый, начали к войне изготавливаться, а послов земских с великим позором прогнали. Вскоре более шестидесяти тысяч поляков и литовцев стояли на границе нашей во главе с самим королем и двором его и похвалялись до самой Москвы дойти. Уж и не знаю, как боярам удалось поляков умилостивить, вероятно, средством древним и верным — деньгами, как бы то ни было, простояла рать польская на месте в области Минской несколько недель, а как съели все в округе подчистую, так и разошлись. Да, не позавидуешь королю Сигизмунду, такие приключения на старости лет, собирай рать, распускай рать, из вечного мира в войну до победного конца ударяйся, с сеймом каждый раз объясняйся, тут впору умом тронуться, если вдруг вознамеришься этим самым умом русских понять. Сигизмунда только то спасло, что он ум свой не шибко напрягал, а больше на Господа полагался. Истинный государь!
Впрочем, без сумасшедших не обошлось — Эрик свейский не сдюжил. Под конец на все был согласен, только бы мир с нами иметь. А Иван нарочно с ним ссорился, потому что обещал уже его земли возлюбленному Магнусу. Потребовали у Эрика, чтобы выдал он нам свою невестку, жену брата родного, ту самую Екатерину, которую в свое время Захарьины за Димитрия сватали. Надеялись, что уж на это-то предложение Эрик оскорбится и даст наконец нам повод себя разгромить. Ан нет, согласился и даже послов наших позвал, чтобы передать им Екатерину с рук на руки. Тут уж народ свейский оскорбился, Эрика с престола скинул и на трон брата его Иоанна возвел, того самого, мужа Екатерины. Сколько все-таки кровь значит! Эрик даже с ума сойти не смог достойно, по-королевски, уподобился под конец своему отцу-мяснику и принялся вельможам своим головы рубить без разбора. Нет чтобы взяться за постройку какого-нибудь храма необычайной красоты и размера или мост заложить между его столицей Стокгольмом и соседним датским Копенгагеном, чтобы в мирное время по нему можно было на коляске к соседу ездить, или что-нибудь еще столь же возвышенное. Вот так приличным государям с ума сходить подобает!
Ну да Бог с ним, с Эриком, тут у нас на южных рубежах такое творилось, что мне самому недолго было в рассудке повредиться, — на нас турки напали! Нет, вы только вслушайтесь в эти слова: турки напали на Русь. Вещь совершенно невозможная, это все равно, как если бы мы напали, скажем, на… турок.
То, что это действительно турки, сомнений у меня не было, их по повадке сразу видно. Крымчаки — они же шакалы, им бы налететь, свой кусок урвать и обратно за Перекоп убежать. А турки — люди основательные, делают все, может быть, и не очень споро, но наверняка. Вот и тут — высадили в Кафе пятнадцать тысяч спагов, две тысячи янычар, прихватили с собой пятьдесят тысяч крымских всадников и отправились к Переволоке, рыть канал между Доном и Волгой. Вероятно, чтобы в будущем удобно было от Царьграда прямо к главным городам русским приплывать. Тут они погорячились, канал такой столь малыми силами не вырыть, у них, пожалуй, во всем султанате невольников на это дело не достанет, да и у нас тоже, пока.
Что меня больше всего удивляло, так это миролюбивое бездействие орды нашей казацкой. Ведь армия турецко-крымская сушей к Переволоке шла, а все тяжелое, включая пушки и казну богатую, отправили судами из Азова вверх по Дону, выставив для защиты всего-то пятьсот воинов. Казаки наши — разбойники известные, в свободное от государевой службы время всегда пограбить готовы, а тут добычу знатную мимо себя пропустили и как нарочно в дальних степях скрылись.
Из затеи турецкой ничего не вышло. Как зарядили дожди осенние, они свой лагерь свернули и пошли было к Астрахани, куда некие изменники пригласили их на зимовку. Но тут янычары взбунтовались, сказали, что знают они хорошо русские зимы, не забыли, чай, не забыли, но уже отвыкли, недолго и перемерзнуть, поэтому потребовали вернуться в теплые края, хотя бы в Крым. Заплутались в бескрайних просторах наших, перемерли без счета в Голодной степи и бесславно вернулись обратно.
* * *
Хоть и поражался я безмерно событиям южным, но все же заметил, что сведения о них земских бояр совсем не беспокоят, да и сами сведения поступают с удивительной быстротой и с мельчайшими деталями. И еще возникло у меня подозрение, что бояре местные хоть и выбалтывают мне многое на пирах, но все же основное недоговаривают. Пришлось розыск тайный учинить. Конечно, рано или поздно я бы и сам все выяснил, но тут мне неожиданная помощь пришла. Как известно, в тайнах государственных вслед за государями лучше всего осведомлены холопы. Девка наша дворовая Парашка завела себе друга сердечного среди людей князя Одоевского, тот, по известной нашей мужской слабости, в минуты отдохновения после подвигов любовных рассказал ей под большим секретом все о делах хозяина своего, Парашка, ничего не расплескав, передала все это княгинюшке, едва успев прибежать утром к ее подъему, а уж княгинюшка, с трудом заутреню перетерпев, мне. Так сведал я, что к князю Одоевскому постоянно гонцы прибывают от нового главы земщины и что грамоты все хранятся в месте надежном за образом Богоматери в храме Софии.
