Ирония на этом не кончается. В ст. 1 его высказывания названы вдохновенными изречениями, то есть речь как будто идет о словах пророческих, от Бога (ср., напр.: Ис. 13:1), и вместе с тем еврейское слово масса (изречение) может означать название страны на Аравийском полуострове, которая упоминается в Быт. 25:14. Эта ироничность звучит и в ст. 5—6. Хотя Агур и полагает, что ни он, ни кто–либо другой не привнесли небесных знаний на землю, он в то же время подразумевает, что есть слова от Бога, и эти слова особые — чистые и абсолютно надежные, и их надлежит принимать, ничего не прибавляя и ничего не убавляя.
Вступление завершается молитвой Агура, в которой он просит Бога избавить его от лжи и суеты, а также от двух крайностей в жизни: нищеты и богатства, потому что он видит опасности, таящиеся в них. Он напоминает нам, что когда в притчах говорится о богатом и бедном, — а эта тема многократно повторяется в книге, — то речь идет не только об этих двух группах людей, ибо большинство принадлежит как раз к промежуточному социальному слою. Агур хотел бы быть среди этого большинства. Благоговейное понимание тайны жизни и тайны Божества (Агур называет Бога израильским именем Яхве) сближает его с Екклесиастом (см.: Екк. 7:16–18).
30:10—17 Высокомерие. Здесь выделяются три близких по теме группы изречений. Тема проклятия связывает изречения в ст. 10 и более «длинные рассуждения» в ст. 11–14. В ст. 10 высказывается предостережение против вмешательства в дела других людей, так как это может обернуться против того, кто это делает. Далее в 11 — 14 каждый стих описывает категорию людей, которые подлежат осуждению из–за своей самонадеянности и высокомерия. Эмоциональное напряжение внутри каждого изречения как бы нарастает и часто достигает кульминации в конце стиха; а ст. 14 вдвое длиннее других, в конце его наблюдается обратный скачок к ст. 7–9, где говорится о нищете, хотя и другими словами. Далее ст. 15а, говоря о ненасытности человеческой натуры, плавно перетекает в ст. 15б—16, тогда как ст. 17 возвращает нас по кругу к началу, к ст. 10.
30:18–33 О четырех вещах. Упоминание о трех и четырех «ненасытимых» в ст. 15б—16 предваряет четыре притчи (18–33), где тоже используется прием «числового параллелизма» (см. также: 6:16—19). Кульминация в первой из них (18—19) приходится на последний из перечисленных путей: на путь «мужчины к девице», который имеет нечто общее с таинственностью трех других, описанных в ст. 18—19а. Высказывание в ст. 20 стоит несколько особняком, но вполне вписывается в данный контекст, а также позволяет замкнуть круг.
Вторая и третья числовые притчи (21–23 и 24–28) построены не по принципу нарастания напряжения. Сначала представлена судьба четырех человек, их неожиданный успех, но все может оказаться довольно плачевным. Эти и другие персонажи данной главы изображены несколько иронически. В ст. 23а речь, по всей видимости, идет о женщине с дурной репутацией, которой удалось–таки «подцепить» мужа, а в ст. 23б, вероятно, о служанке, которая родила ребенка, тогда как госпожа ее осталась бесплодной. Далее следуют четыре примера из жизни животных и насекомых, которые иллюстрируют необходимость и пользу мудрости, энергии и целеустремленности. Человек должен учиться мудрости и у природы тоже.
В четвертой притче (29–31) в образах животных иносказательно представлены реалии человеческого мира, высказана мысль о значении верховной власти царя — мысль, которая становится очевидной лишь в конце притчи. Царь не без иронии представлен не только в образе льва, но и коня и козла. Но его статус остается при нем. В ст. 32—33 высказано предостережение против заносчивости и необоснованных претензий. Сбивание, толчок и возбуждение передаются в оригинале одним еврейским словом.
31:1—31 Слова царя Лемуила
31:1—31 Вступление. О Лемуиле, как и об Агуре, нам ничего не известно, кроме его имени, и если он был царем, то, конечно, не израильским. Слова Лемуила — «вдохновенные изречения», как и притчи Агура.
31:2—9 Три наставления. Мать Лемуила наставляет своего сына об опасностях, связанных с женщинами (2–3; ср. с гл. 1 — 9). Вероятно, она дала обет Богу при его рождении (ср.: 1 Цар. 1:11,27—28). Затем мать предостерегает Лемуила от употребления крепких напитков, что допустимо лишь для простых людей в трудных обстоятельствах, но противопоказано царю, поскольку может помешать ему надлежащим образом исполнять свой долг перед подданными (4—7). И далее звучит призыв к царю не только строго держаться правосудия, но и быть защитником для бедных и беспомощных (8–9).
31:10—31 Добродетельная жена. Ст. 10— 31 часто рассматриваются обособленно от притчей Лемуила. Однако каждая самостоятельная группа изречений в Книге Притчей имеет заглавие, и отсутствие его в ст. 10, возможно, указывает на то, что этот раздел составляет единое целое с изречениями Лемуила. Тот факт, что высказывания Лемуила основаны на словах его матери (1), позволяет рассматривать эту последнюю часть книги как представление женщины о роли женщины. Этот раздел представляет собой акростих из двадцати двух стихов, каждый из которых начинается с соответствующей буквы еврейского алфавита. В искусной поэтической форме выражается глубокое проникновение в суть проблемы. Последовательность изречений носит скорее формальный, нежели логический характер.
Добродетельная жена — хозяйка дома — берет на себя ответственность за пропитание и обеспечение одеждой домочадцев, а также занимается хозяйственными и торговыми делами вне дома. Она опекает бедных и может дать мудрые наставления ближним, а это уже особенности авторитетного наставника (подобно матери Лемуила). Итак, образ, завершающий притчи, перекликается с образом Госпожи Премудрости в начальных главах Книги Притчей (ср. соответствующие выражения в 3:13–18; 9:1–6). Выступая в роли мудрого наставника наряду с мужчиной (напр.: 1:8; 6:20), женщина исполняет замысел Божий, открытый в Быт. 1 — 2, что и мужчина, и женщина созданы по образу и подобию Божьему и призваны вместе осуществлять управление в этом в мире от Его имени. Призыв реализовать свое назначение обращен и к мужчинам, и к женщинам.
Мать Лемуила (как мать монарха, она облечена весьма значительной политической властью) побуждает добродетельную женщину к разносторонней деятельности и призывает ее не ограничиваться ролью, предназначенной ей в патриархальном обществе. Мужчину обычно не нужно подталкивать к выполнению своего жизненного назначения, тогда как женщина часто довольствуется ролью добропорядочной жены и хозяйки, которая нередко предписывается ей обществом и которая не позволяет ей реализовать свои дарованные Богом способности. Конечно, есть и другие аспекты видения роли женщины в Священном Писании (напр., отраженные в Песне Песней), но и этот аспект чрезвычайно важен с точки зрения замысла Божьего.
Достойная женщина пользуется заслуженным уважением и почтением у своего мужа и детей, а также в обществе, и не в последнюю очередь потому, что в основе ее добропорядочной и успешной жизни лежит ее преданность Господу.
Goldingay John
Книга Екклесиаста, или Проповедника
Введение
Пессимизм против веры
В рамках литературы мудрости, характерной для древнего Ближнего Востока, можно выделить особый жанр: так называемую «пессимистическую литературу». В Библии этот жанр представлен только книгой Екклесиаста, но своими корнями он уходит в глубь веков, вплоть до 2 000 г. до н. э., в литературу Египта и Месопотамии.
Однако «пессимизм» книги Екклесиаста несколько иного свойства. Для произведений обычной «пессимистической» литературы была характерна мрачная безысходность, не оставлявшая человеку ни проблеска надежды. В вавилонском Диалоге пессимизма (или «Диалоге господина с рабом», который датируется XIV в. до н. э.) самоубийство рассматривается как единственный путь решения проблемы земного бытия. В эпической Поэме о Гильгамеше бог Шамаш заявляет: «Жизни, которую ты ищешь, ты не найдешь». Хотя пессимизм Екклесиаста восходит к этим древним истокам, он несет на себе отсвет совсем другого мировоззрения. В нем есть место для радости, веры и упования на благодать Божью.
Книга Екклесиаста отмечена печатью редакторской работы. В 1:2, 7:27 и 12:8 слова «сказал Екклесиаст» находятся в середине кратких афоризмов. В 12:9–14 говорится о мудрости и роли Екклесиаста, и совершенно очевидно, что здесь один человек представляет учение другого. Греческое слово «Екклесиаст» (по–еврейски Qoheleth) — это нарицательное, а не собственное имя. Его можно перевести как учитель, наставник, проповедник. Корень еврейского слова «kahal» включает понятие «собирать, собрание», отсюда еврейский «когелет» (и соответственно греческий — Екклесиаст) для обозначения говорящего, проповедующего в собрании, то есть для своего рода «возглавляющего собрание». Возникает вопрос, кто же этот Учитель или Проповедник? Из ст. 1:1 и из описаний, приведенных в гл. 1 и 2, становится ясно, что речь идет о Соломоне (хотя выражение «сына Давидова, царя в Иерусалиме» может относиться к любому царю из династии Давида). Но имя Соломона не названо. В отличие от Прит. 1:1 и Песн. 1:1, здесь нет прямого указания на авторство Соломона. Царские наставления даны в традициях, начало которым положил Соломон, но нигде не утверждается, что каждое слово принадлежит Соломону. Таким образом, по преданию в основе книги лежат высказывания Соломона, которые в более позднее время подверглись серьезной редакторской правке.
