Меня смущает, что я никак не могу остановиться, вспоминая историю создания «Развития капитализма в России». Мне бы хотелось дать хотя бы краткий обзор ее содержания, а невольно эти рацеи выталкиваются воспоминаниями, как в Шушенское приехала совсем еще юная Надежда Константиновна, что каждая глава книги переписана в отдельную тетрадку ее рукой и что рукопись потом обсуждалась товарищами социал-демократами, которые находились в ссылках поблизости. А ощущение веса на ладони целой книги!
Самое интересное, что она была переиздана снова почти через десять лет, вскоре после революции 1905 года. Что-то в ней оказалось, вопреки моему мнению о ее сиюминутности, более прочным и какие-то выводы были созвучны и более позднему читателю. Какие?
В Марксовом «Капитале», я полагаю, универсальной книге еще для многих поколений читателей, устаревают примеры — эти «штуки полотна» и сшитые мастерами «сюртуки». Жизнь и ее реалии стареют значительно быстрее, нежели фундаментальные правила и законы. Допускаю, что очень скоро «Развитие капитализма в России» станет книгой-историей, книгой, в которую студенты будут заглядывать, потому что здесь собрано очень много статистического материала, который не надо разыскивать по другим источникам, готовя рефераты и семинарские доклады, — так не очень радивый исследователь списывает цитаты для своего труда из какого-либо известного произведения вместо того, чтобы добывать их самому. Однако кое-какие идейки в ее VIII главе тем не менее переживут и сам статистический материал, и студенческое верхоглядство.
Но сначала все же названия глав, потому что опытному или пытливому читателю они даже без комментариев расскажут о моем характере в 26 лет и о моих взглядах на исследование. «Теоретические ошибки экономистов-народников». Здесь разбирается главный посыл народников — невозможность реализовать сверхстоимость — так в то время часто именовали Марксову «прибавочную стоимость»; в шестом параграфе я объясняю теорию Маркса, довольно сложную для непосредственного чувственного понимания. Главу о «Разложении крестьянства» я уже называл. Само за себя говорит и название главы III: «Переход землевладельцев от барщинного хозяйства к капиталистическому», так же, как и главы IV — «Рост торгового землевладения». В этой главе пришлось пройтись по многим отраслям этого, считавшегося незыблемым, земледелия. Но вдруг оказалось, судя по статистике, что державшие еще в 60-70-е годы XIX века первенство по производству зерна среднечерноземные губернии уступили ее степным и нижневолжским. И, как выяснилось, укрупнились имения по производству товарного зерна. В Таврической губернии семейство Фальц-Фейн имело 20 тыс. десятин. Пример, очень хорошо, кстати, объясняющий и немыслимое сопротивление контрреволюции во время гражданской войны.
И опять новые, дышащие совсем не народнической патриархальщиной данные выявились в связи с рассмотрением молочного хозяйства и торгового скотоводства: под натиском новых отношений затрещали традиционное льноводство и табакосеяние и такие производства, как свеклосахарное, картофельно-крахмальное, маслобойное и винокурение. Везде в пореформенную эпоху возникают новые производственные отношения: разорение крестьянства с одной стороны, его «раскрестьянивание», а с другой — появление незначительной по численности, но сильной по своему экономическому положению сельской буржуазии. Пропустим, что эволюция в сельском хозяйстве принимает все более и более торговый и предпринимательский характер, что возникают новые рынки, что новая современная техника приходит на поле, что земледелие перестает быть исключительно помещичьим и барским делом. Возникает сельский пролетарий. Он уже возник!
Так же подробно пытаюсь я исследовать и другую область экономики — промышленность. Это глава V — «Первые стадии капитализма в промышленности», глава VI — «Капиталистическая мануфактура и капиталистическая работа на дому», глава VII — «Развитие крупной машинной индустрии». Главы эти в своих названиях самоговорящие. Но исследовать, несмотря на очевидность вопроса, приходилось все: от роста крупных фабрик до статистики паровых двигателей.
Здесь есть выводы и наблюдения, которыми я горжусь. В науке ведь важны не только выводы, но и формулировки. Я характеризовал целый ряд кустарных промыслов как мануфактурную стадию русского капитализма. Я отметил, что русские большие фабрики значительно крупнее германских. Над этим фактом тоже есть смысл подумать в историческом плане. А сколько, казалось бы, мелочей, деталей социального быта, существовавших в догадках, обрели свою полную определенность! Это и вытеснение мужского труда женским у пришлых рабочих. И рост травматизма в связи с использованием машин и детского и женского труда. И невероятная интенсивность этого «машинного» труда, Например, наиболее распространенный вид жатвенных машин (с ручным сбрасыванием) получил характерное название «лобогреек» или «чубогреек», так как работа на ней требует от рабочего чрезвычайного напряжения. Рабочий заменяет собой сбрасывающий аппарат. В общем, Россия сохи и цепа, водяной мельницы и ручного ткацкого станка стала быстро превращаться в Россию плуга и молотилки, паровой мельницы и парового ткацкого станка.
Именно эту Россию предстояло переворошить.
Глава шестая
Январь 1924 года: «человек номер два» в революции отправляется лечиться на юг.
Под стук колес Троцкий размышляет об интригах коллег и собственных амбициях
В конце января 1924 года похороны Ленина застают больного Троцкого в Сухуме, в санатории…
Над пальмами, над морем царила сверкающая под голубым покровом тишина. Вдруг ее прорезало залпами. Частая стрельба пачками шла где-то внизу, со стороны моря. Это был прощальный салют Сухума вождю, которого в этот час хоронили в Москве.
В этот момент он, Троцкий, как он признавался позже, думал о Ленине, образ Ленина был для него слишком близок. Троцкий отдавал себе отчет в том, что именно сейчас Ленин уходит в вечную память человечества, в миф. А он, стоявший долгие годы почти рядом с ним, остается здесь, и ему придется выдержать тяжелую и безжалостную борьбу с людьми, окружавшими Ленина, коих тот, вопреки своей воле, часто вынужден был поддерживать.
В этот момент скорбного салюта он не мог не думать и о той, которая долгие годы была подругой Ленина и весь мир воспринимала через него, и теперь не может не чувствовать себя одинокой среди миллионов, которые горюют рядом с ней, но по-иному, не так, как она. Троцкий думал о Надежде Константиновне Крупской. Ему хотелось бы сказать ей отсюда слова привета, сочувствия, ласки. Но все слова казались легковесными перед тягостью свершившегося.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
