— Найми управляющего, — порекомендовала Тесса, заметно утратив былую уверенность. — А если первый не подойдет, всегда можно найти второго и даже третьего.
Неотразимая улыбка засияла с новой силой.
— Управляющий у меня уже есть, и не один. А вот жены нет, и в этой должности я вижу только тебя. Ты очень мне подходишь. Мечтаю, чтобы ты корпела над моими гроссбухами и сообщала, если вдруг эконом куда-то потратит деньги, предназначенные для покупки угля. Хочу, чтобы именно ты решала, какие акции и облигации стоит купить, и по секрету подсказывала мне. Тогда брат подумает, что я внезапно стал финансовым гением. Хочу каждую ночь встречаться с тобой в постели, слышать твои стоны, чувствовать, как ты впиваешься ногтями в плечи. Хочу даже, чтобы ты смотрела на меня так, как смотришь сейчас — как будто я сошел с ума, и обращаться со мной следует особенно бережно и деликатно. Честное слово, от твоей бережной деликатности захватывает дух.
Лицо Тессы вспыхнуло, однако она продолжала твердо отстаивать свою позицию.
— Герцогиням положено быть элегантными и утонченными. Они занимаются благотворительностью, поддерживают искусство, одеваются в шелка и бриллианты и проводят вечера в опере.
Чарли задумчиво покачал головой.
— Что-то не верится, чтобы мама ездила в оперу. Помню ее одетой в простое полотняное платье с испачканным землей подолом. Она любила работать в саду, всегда сама ухаживала за розами — никому не доверяла. Когда я заболел корью, вырезала из цветной бумаги звезды и подвесила к потолку, чтобы меня подбодрить. Учила нас с Эдвардом плавать в пруду… Подумай сама, какие здесь могут быть бриллианты? Однажды, когда отец чересчур рассердился на посетителя, запустила в кабинет нескольких смешных щенков. — Он раскинул руки. — Мама стала последней герцогиней Дарем. Думаю, тебя она сразу полюбила бы.
Тесса закусила губу.
— Мне не очень нравится Лондон.
Чарли подмигнул.
— Может быть, ты просто еще не видела его красот?
— Совсем сошел с ума, — из последних сил сопротивлялась Тесса, пряча улыбку. Как ему удавалось смешить ее в те минуты, когда смеяться совсем не хотелось? Во всем виновато его неотразимое обаяние, точно нацеленное в самую слабую точку, безошибочно проникающее в сердце и разум, чтобы лишить способности думать и рассуждать.
— Согласен! — Дарем обнял и прижал к груди. — Да, я безумно влюблен и пытаюсь убедить недоверчивую, упрямую, прекрасную, блестящую, восхитительную женщину в том, что очарован и не могу без нее жить.
Тесса все-таки не удержалась от смеха.
— Льстивая ложь.
— Нет, чистая правда! — Он заглянул в глаза. — Во-первых мне необходим кто-то способный обуздать мою лень. Тебе это удается лучше, чем отцу и всем учителям вместе взятым, так что надежда только на тебя. Во-вторых, тебе нужен человек, умеющий рассмешить даже в ту минуту, когда счета не сходятся на целый шиллинг четыре пенса. Ты сама сказала, что чувство юмора у меня присутствует в избытке. Значит, я отлично тебе подхожу. В-третьих, нам хорошо вместе даже в те минуты, когда приходится читать отвратительные брачные реестры или обсуждать самый скучный на свете проект канала. В-четвертых, если мы поругаемся — а это, несомненно, случится не раз, — я сразу угашу тебя в спальню и не выпушу до тех пор, пока ни один из нас не сможет вспомнить, по какому поводу произошло разногласие. В-пятых, я отчаянно тебя люблю и никогда в жизни не смогу полюбить особу утонченную и элегантную. Она-то уж точно ни за что на свете не поедет на строительство канала, потому что побоится потерять в грязи бриллианты. — Он помолчал. — Еще доводы нужны?
Тесса безнадежно вздохнула и сдалась.
— Нет.
— Значит, ты согласна выйти за меня замуж, несмотря на грядущие трудности и испытания?
Она покраснела.
— Если возьмешь меня в жены, несмотря на странности.
— Странности? То, что ты называешь этим словом, на самом деле не больше чем милые чудачества. Готов принять их в качестве необходимого дополнения, — серьезно заверил Чарли.
— До тех пор пока знаешь, чего хочешь.
Чарли обнял еще крепче.
— Поверь, я отлично знаю, чего хочу. Брат однажды сказал, что человек способен ценить только то, ради чего пришлось поработать. Он имел в виду герцогство Дарем, но ты для меня гораздо важнее живописных холмов и старинных особняков. — Он усмехнулся. — Видит Бог, завоевать твое расположение оказалось намного сложнее, чем добиться титула и наследства.
Тесса улыбнулась.
— Что ж, в таком случае я согласна. — Она прислушалась к гулкому биению его сердца. Одетый по последней лондонской моде блестящий герцог в душе все равно оставался ее неотразимым Чарли, сладкоречивым змеем-искусителем, непревзойденным любовником и благородным человеком. Глупо было думать, что можно его бросить. Нелепая решимость отказать и провести остаток своих дней в роли трагической героини рассыпалась в прах. Какие бы усилия ни пришлось приложить, чтобы стать настоящей герцогиней, жизнь с Чарли того стоит. — Люблю тебя, — прошептала Тесса. Подняла голову и посмотрела в глаза.
— Я это знал, — кивнул Дарем. — Знал, потому что без глубоких чувств ты ни за что бы меня не вытерпела.
Она улыбнулась.
— Без самых глубоких. Но хватит принижать собственные достоинства, а не то расскажу всем и каждому, что на самом деле ты упорен и проницателен. И к тому же умен, смел и добр.
— Напрасно. Никто тебе не поверит.
— Еще как поверят! Все знают, что я безнадежно правдива.
— В таком случае получи безнадежную правду. Люблю тебя страстно, нежно и буду любить вечно. Люблю такой, какая есть, а не мифической герцогиней, которой ты так боишься.
— Что ж, раз так, постараюсь не замечать признаков напыщенного аристократизма, если они внезапно проявятся в твоем характере, — ответила Тесса.
Дарем рассмеялся:
— Давно подозревал, что мы отлично подходим друг другу.
— Вот уж никогда бы не подумала, — призналась Тесса. — Но ты прав: лучшей пары не найти во всей Англии.
Чарли радостно улыбнулся и снова обнял — теперь уже навсегда.
— Несомненно, дорогая.
Эпилог
Два года спустя
Он пришел в этот мир, чтобы его любили.
Чарли стоял возле детской кроватки и любовался спящим сыном. Темные волосы выбились из-под чепчика, и от этого малыш немного напоминал монаха, которому недавно выбрили тонзуру. Крошечные губки сначала сладко почмокали, а потом широко раскрылись: сын зевнул. Он уже вытащил из одеяльца один кукольный кулачок и теперь пытался освободить второй.
