– А-а-а, – истерично заорал солдат в одних трусах и бросился бежать.
Этот крик вывел майора из ступора.
– Огонь! – заорал он и первым начал стрелять, почти не целясь при этом.
Да какой там огонь! Большинство выскочили из своих кроватей в том, в чем спали. И, само собой, без оружия. Его поддержал автоматной стрельбой кто-то слева, первой же очередью выкосив трех бородачей. Дикари бросились врассыпную.
– Оружие! Всем взять оружие и занять оборону!
Со стороны конюшни послышалась автоматная очередь. Другая – у штабного блока. Живем!
Это ощущение и неистовые вопли майора, несколько напоминающие истерику, заставили большинство солдат, держась группками, броситься к дверям жилых блоков, где, в соответствии с последним распоряжением полковника они теперь держали личное оружие. Майор вместе с рядовым, хоть и голым, но с оружием, прикрывали их, стреляя на любое шевеление.
Позиция, которую они заняли, оказалась не самой лучшей. Им виден был кусок плаца и северная и северо-восточная часть базы. То, что творится у ворот, не просматривалось.
И как, как такое могло случиться? Где все эти датчики, инфракрасные камеры и прочие навороты, стопроцентно, как считалось, отслеживающие периметр. Караул, в конце концов.
Майор снова вызвал караульное помещение. То, что он увидел, его совсем не порадовало. Солдат, крепкий парень, он еще показывал всякие чудеса на турнике, метался в узком пространстве, отбиваясь автоматом от двух наседавших на него дикарей.
– Да ты стреляй! – в сердцах воскликнул Тауберг, и парень, словно услышав его, нажал на спусковой крючок.
Скорее всего, произошло это непроизвольно, потому что ствол автомата в этот момент был обращен вниз и в сторону, но и это дало некоторый эффект. Дикари отскочили, а рядовой – Гезуи, теперь майор вспомнил, – перехватив оружие, выстрелил по ним почти в упор, поводя стволом из стороны в сторону не как опытный боец, а как мальчишка при игре в войнушку, стремящийся демонстративно положить как можно больше предполагаемых, часто воображаемых врагов и показать при этом себя с самой что ни на есть героической стороны. Отстрелявшись, он остановившимся взглядом смотрел на трупы перед собой, явно не понимая что делать дальше.
– Гезуи! – крикнул майор, привлекая к себе внимание. – Рядовой Гезуи!
Тот с испугом обернулся на экран.
– Что?
– Приказываю организовать оборону караульного помещения. На базу совершено нападение.
– А? – нервно переспросил тот. – Ага.
И в один прыжок оказался вне поля экрана.
Со стороны конюшни снова раздалась автоматная стрельба. Кто-то закричал. И еще одна очередь.
– Нужно пробиваться к штабу, – сказал майор. – Из этой дыры мы ничего не увидим.
Рядовой кивнул, переступив босыми ногами.
– Бежим на счет три. Стреляй во все, что шевелится. Готов? Раз. Два… Три!
Бергу или тому же Кингу хорошо. Они всю жизнь этим занимаются. Ну, полковник-то уже отзанимался. Они всю жизнь бегают, стреляют, скачут, выполняют марш-броски. У них это в крови. Ему тоже, конечно, приходилось потеть на кроссах и стрельбищах, но, по большому счету, у него другая стезя. Контрразведка и агентурная работа – вот его конек. И он был на хорошем счету. Если б не некоторые грешки, черта лысого он оказался бы тут. Это не было пределом его мечтаний, вербовать стукачей среди солдат и выявлять настроения у офицеров. Какая уж тут скрытность, какая ювелирная работа! Большинство почти в открытую его ненавидят. Тупость, безысходность и пьянство.
Скача зайцем через плац, именно так, этими словами, майор Тауберг, разумеется, не думал. Но чувствовал – точно. Шлепавший за ним босыми пятками солдат неожиданно выстрелил и майор, обернувшись на бегу, увидел куда. У стены, сползая по ней, был дикарь с поднятой рукой, в которой отблескивал приготовленный для броска кинжал. До двери штабного блока, перегороженной тушей лошади, оставалось несколько шагов, когда пущенный откуда-то сзади тяжелый клинок раздробил шейные позвонки майора и вышел наружу, над кадыком.
На плац выскочили сразу две лошади. На повороте их обоих заносило, так что задние ноги они отбрасывали наружу куда дальше, чем передние, при этом сильно клонясь корпусами. Рядовой, на которого они мчались, еще успел вскинуть автомат и даже выстрелить, но не успел узнать, попал он или нет. Его растоптали в трех шагах от тела майора.
10.
Еще в училище Берг понял, насколько он отличается от остальных. Речь даже не о том, что учился он лучше многих. Это само собой, как и то, что, скажем, он легче сходился с женщинами или завоевывал расположение начальства. Как раз это он считал нормальным, само собой разумеющимся. Это данность, и говорить тут не о чем. Однажды курсант второго разряда понял, что он не любит засад и боится темноты. Такое открытие его, лучшего и самого перспективного на курсе, поразило. Высоты, например, он нисколечко не боится, а вот темноты – пожалуйста. Откуда? Ведь в детстве, кажется, ничего подобного за ним не наблюдалось.
Уже тогда, в училище, у него замечали некоторую жесткость. Если не сказать жестокость. Лично сам он считал это всего лишь требовательностью. К окружающим и самому себе. Ведь он будущий офицер, командир, а не вязкая и скучная даже самой себе домохозяйка, склонная к истерикам и выяснению отношений, которая не мыслит себе жизни без телевизора. И так же, как преодолевал себя в беге и силовых упражнениях, он стал бороться со своей нетерпеливостью и страхом. Метода-то, в сущности, одна – нагружать те группы мышц, которые требуется развить. Будь это большая трапецевидная мышца, извилина в голове или психологический изъян.
Он старался. Он очень старался. И преодолел, переборол себя. Страха перед темнотой больше не было. Но нелюбовь и настороженность остались. И сегодня, выезжая, по сути, в ночной рейд, он если и не испытывал страх, то уж глухую, скрытую неприязнь – точно.
В принципе, такой приказ можно было бы и оспорить. Отговорить. Привести аргументы. Ну глупость же тащиться куда-то на ночь глядя. Рано утром или хоть перед рассветом – пожалуйста. Это разумней и куда продуктивней. Да и Тауберга он, по большому счету, не считал за командира. Так, штабная крыса, не более.
И он оспорил бы, если б не чувствовал за спиной того давнего страха. А вдруг догадаются? Заподозрят? Этого он позволить себе не мог. Страх перед тем, что кто-то может догадаться о его старом и давно преодоленном страхе у него остался.
Пока спускались от ворот базы в долину, Берг все размышлял. Ну вот почему Строг – мир его праху – мог, наплевав, кажется, на все, жестко отстаивать свою точку зрения? А почему он так не может? И в очередной раз приходил к неизбежному выводу – из-за застарелого страха, который он хотел бы скрыть. Психология! В училище про это рассказывал им вечно румяный, животасто-жопастый препод, разматывая цепочки человеческой психологии. Тебя в детстве мама в угол ставила? Вот у тебя и получилась боязнь женщин. Спер из отцовского кошелька пару монет на жвачку и игровые автоматы? Папашка не заметил? Привет, у тебя развивается привычка к воровству. И, сколько бы тебя ни наказывали впоследствии, ни сажали в тюрьму, в подсознании все равно стоит каменное убеждение – не поймают. Если с девочкой первый раз не получилось – пусть потом сто раз все было как надо! – а это помнится, страх живет, никуда он не девается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
