Обращение киевского князя Святослава к Игорю и Всеволоду в Слове начинается словами: «О моя сыновчя!». «Сыновец» в древнерусском языке — племянник, сын брата.[Срезневский. Материалы. Т. 3. Стб. 871.] Но оба названных князя были не племянники, а двоюродные братья Святослава Всеволодовича. Происхождение этой ошибки связано с пристрастием автора к причудливым («старым») словесам. В начале рассказа Ипатьевской летописи о походе Игоря 1185 г. говорится: «В то же время Святославичь Игорь, внукъ Олговъ, поѣха из Новагорода… поимяй со собою брата Всеволода ис Трубечка и Святослава Олговича, сыновця своего, изъ Рыльска».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 637–638.] Не поняв истинный смысл слова «сыновец», автор Песни об Игоревом походе вложил его в уста другого Святослава, двоюродного брата Игоря.
А. Г. Кузьмин вслед за А. В. Соловьевым и В. П. Адриановой-Перетц считает, что в Слове «обращение отражает не родственные, а феодальные отношения».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 136; Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 79.] Действительно, в летописях слова «отец», «брат» употребляются в фео-дально-иерархическом смысле. Но ни разу там подобным образом не используется слово «сыновец».[См. также: Котляр М. Ф. Загадка Святослава Всеволодовича Киïвського // Украïнський icтopичний журнал. 1967. № 6. С. 109.] Думается, что автор Слова отождествлял «сыновца» с «сыном». Именно поэтому для него Игорь и Всеволод «сыновцы» Святослава (они действительно дети Святослава, но другого). Сам же Святослав Киевский ошибочно оказался отцом этих князей.
По Слову, буй-тур Всеволод предстает перед нами как курский князь («а мои ти куряни свѣдоми къмети»). Однако исторический князь Всеволод Святославич княжил в Трубчевске («брата Всеволода ис Трубечка»).[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 638.] Сдвиг в представлениях автора Слова мог произойти из переосмысления того, что, по летописи, князь из Трубчевска шел навстречу с Игорем у Оскола через Курск («инемь путем ис Курьска»,[Б. А. Рыбаков считает, что в Слове «сказано только, что курские полки составляли авангард войск Всеволода» (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 159). Но в Слове ясно говорится, что куряне входили в состав войск Всеволода, т. е. его власть распространялась на Курск («мои куряне»).] ср. в Слове: «комони… осѣдлани у Курьска»). О принадлежности Курска к владениям Всеволода (на чем настаивает А. Г. Кузьмин)[Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 70.] у нас никаких сведений нет. Д. С. Лихачев считает, что «сообщение об этом „Слова“ очень вероятно. Прежде всего отметим, что нет сведений о том, что Курск принадлежал другому князю. Известно, однако, что Курск входил в число владений ближайших родственников Всеволода — отца и брата».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 151.] То, что этот город принадлежал отцу Всеволода и его брату Олегу, еще не означает, что его следует связывать с самим «буй-туром». Сила аргумента ad silentium, как правило, ничтожна. Факт же то, что в 1185 г. Всеволод был трубчевским, а не курским князем.
Близость образа буй-тура Всеволода к князю Владимиру Андреевичу Задонщины трудно оспорима. Но Владимир Серпуховской был подлинным героем битвы на Куликовом поле. Это хорошо известно по разным источникам. Гораздо сложнее обстоит дело со Всеволодом. По Слову, он выступает не только на «равных» с Игорем («два сокола слѣтѣста съ отня злата стола»). Он — главный герой битвы с половцами. Где бы ни поскакал буй-тур, «тамо лежатъ поганыя головы половецкыя». Иная картина рисуется в летописях. По Лаврентьевской (и Кенигсбергской) летописи, действуют Игорь и вообще «Олговы внуци», ни один из этих «внуков» не выделен. По Ипатьевской — весь поход связан с именем Игоря. Остальные князья просто перечисляются «на равных». Только однажды летописец вскользь бросает, что «Всеволодъ немало мужьства показа». Под 1196 г. Всеволод характеризуется как наиболее храбрый князь среди Ольговичей.[ «Во Олговичехъ всихъ удалѣе рожаемь… и можьственою доблестью» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 696).] Эти глухие упоминания и дали основание автору Слова сблизить образ героя Куликовской битвы Владимира Серпуховского с одним из русских князей, участников сражения при Каяле. Но летописный материал ничего не имеет общего с безудержной идеализацией буй-тура, сделанной по канонам Задонщины.
Так обстоит дело с участниками похода 1185 г. Впрочем, и сами его события изложены не вполне точно. С. В. Шервинский даже прямо считает, что Слово не может быть источником достоверных исторических сведений о походе Игоря.[Шервинский С. В. Похiд Iгоря на половцiв в вторичному i поетичному висвiтленнi // Радянське литературознавство. 1962. № 1. С. 62–74.]
В Слове неверно изложена цель Игорева похода. Князь, оказывается, стремится «испита шеломомь Дону» или «поискати града Тьмутороканя». Д. С. Лихачев так и пишет: «Окрыленный предшествующими победами Святослава, он ставит себе безумно смелую задачу — с немногими собственными силами „поискать“ старую черниговскую Тмуторокань».[Лихачев. Слово-1955. С. 49.] По Н. К. Гудзию, также северские князья «надеялись, видимо, отвоевать у половцев утраченную Тьмутаракань».[Гудзий Н. К. История древней русской литературы. 5-е изд. М., 1963. С. 120.] Однако видный военный историк В. Г. Федоров убедительно доказал, что «поход Игоря в 1185 г. преимущественно был набегом… рассчитанным на внезапность и на отсутствие больших половецких сил».[Федоров В. Г. 1) Военные вопросы «Слова о полку Игореве». М., 1951. С. 41; 2) Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла. М., 1956. С. 7.] Эту точку зрения подтвердил новыми аргументами А. В. Позднеев.[Позднеев А. В. «Слово о полку Игореве» и летописи. С. 24–32.] Если сам поход Игоря 1185 г. не был каким-либо значительным эпизодом в русско-половецких отношениях, то факт полонения князей, возглавлявших русскую рать, произвел большое впечатление на летописца. Автор же Слова о полку Игореве, следовательно, хотел приписать своему герою крупные внешнеполитические задачи, явно преувеличивая цели одного из обычных для XII в. набегов северских князей.[О. Сулейменов тонко подметил ту роль, которую мог придавать походу Игорь в своем противоборстве с киевским князем Святославом (Сулейменов О. Аз и я. Алма-Ата, 1975. С. 94).] Современник же похода несомненно должен был знать его цель.[Обзор различных точек зрения на цели похода и его маршрут см.: Бобров А. Г. Поход Игоря Святославича на половцев в 1185 г.//Энциклопедия. Т. 4. С. 160–169.]
В Ипатьевской летописи говорится, что битва 1185 г. с половцами происходила в районе реки Донца («хотяхуть бо бьющеся доити рѣкы Донця»). Правда, в одном месте сказано о намерении князя Святослава пойти в поход на «половци к Донови». Это дало основание автору Слова, имевшему в своем распоряжении Задонщину, создать обобщенный образ «великого Дона» — цель походов русских князей 1185 г.[См. об этом также главу II. Основанием для этого отождествления Донца с Доном мог быть и рассказ Татищева, говорящего, что в древности «Донец Доном называли» (Татищев. История Российская. М.; Л., 1963. Т. 2. С. 259). Стремясь сохранить древний колорит произведения, автор и назвал Донец Доном.] Автор Слова при этом ошибочно решил, что битва произошла на Каяле «у Дону великаго».
Б. А. Рыбаков полагает, что, согласно Слову, Доном именовались Донец и нижнее течение Дона, а под Донцом разумелась речушка Уды.[Рыбаков Б. А. Дон и Донец в «Слове о полку Игореве»//Научные доклады высшей школы. Исторические науки. 1958. № 1. С. 5—11; ср.: Рыбаков. «Слово» и современники. С. 230. Современную реку Уды Б. А. Рыбаков отождествляет с «Донцом» Слова на том основании, что там в начале XVII в. было Донецкое городище, а неподалеку находилось урочище «Донецкая поляна». Доводы более чем сомнительные, ибо все эти урочища связаны непосредственно с бассейном Северского Донца, от которого они и могли получить свои наименования.] Но Дон, по Слову, тесно связан с морем («на синѣмъ море у Дону», «поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомъ Дону»). Попытка раскрыть значение «Великого Дона» Слова как Северского Донца наталкивается на непреодолимые трудности. Так, будет совсем непонятным, как же назывался нынешний Дон в XII в. Летописи не оставляют никаких сомнений, что в то время под «Доном» разумелся именно Дон (см. под 1140 г. в Ипатьевской летописи), а не Донец.[Так же раскрывается понятие «Великого Дона» и у К. В. Кудряшова (Кудряшов. Половецкая степь. С. 121–122).] Б. А. Рыбаков считает, что «Великий Дон» включал в себя и отрезок теперешнего Дона от впадения в него Донца до устья. Но это уж совсем странно. Ведь именно Донец впадает в Дон, а не наоборот. Спутать эти вещи житель юга Руси XII в. не мог. Гипотеза Б. А. Рыбакова не только оставляет открытым вопрос, как же именовался Дон в XII в., но и противопоставляет Слово Ипатьевской летописи: ведь в последней говорится не о «Доне», а о «Донце» как о месте битвы с половцами. Нельзя принять и вывод А. В. Лонгинова, разделяемый Б. А. Рыбаковым, о том, что битва при Каяле произошла в бассейне Днепра. Расчеты суточных переходов русских полков сделаны Б. А. Рыбаковым без учета наличия пехоты в войске, исходя лишь из возможностей конницы.[См.: Кудряшов К В. 1) Еще раз к вопросу о пути Игоря в Половецкую степь//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 55; 2) Про Игоря Северского, про землю Русскую: Историко-географический очерк о походе Игоря Северского на половцев в 1185 г. М., 1959. С. 39–40.] Ссылка Б. А. Рыбакова на плач Ярославны, хотевшей, чтобы Днепр «възлелеял» к ней ее мужа, не может быть принята. Ведь княгиня хотела полететь и по Дунаю, чтобы добраться до Каялы. Если следовать логике Б. А. Рыбакова, то Каялу нужно искать где-то в районе Дуная. Перед нами чисто поэтические образы, далекие от действительности.
