загулы – я терпела все, только бы быть с тобой. Я надеялась, ты возьмешься за голову. А теперь ты предлагаешь убить твоего ребенка. Хочу ли я? Нет. Смогу поступить так? Никогда. Он – часть тебя, которая навсегда останется со мной, даже если ты уйдешь.
– Ребенок – это большой шаг. Ты могла бы завести его с тем, кто захочет быть его отцом. – Мне хочется быть с ней предельно честным.
– Ладно, я поняла. – Поправив сумку, улыбается она.
Вот дерьмо.
– Не уходи. – Вздыхаю я. – Мы… придумаем, как быть.
– Ты не обязан. – Говорит Эмилия, сжимая ремешок сумки все сильнее, пока пальцы не начинают белеть.
Ей чертовски трудно произносить эти слова – это видно.
– Нет, обязан. – Чужим голосом говорю я. – Если ты решила его оставить, я буду рядом.
Она врывается в мои объятия, игнорируя котенка, который впивается когтями через одежду мне в кожу с перепугу. Но Эмилию это мало волнует. Орошая слезами мои футболку и куртку, она всхлипывает:
– Я знала, что мы будем вместе, что ты меня не бросишь. Я так скучала, Кай!
– Я… буду помогать тебе. – Растерявшись от ее напора, бормочу ей в макушку. – Слушай, Эм, я не говорю, что мы снова пара, я имел в виду…
– Спасибо, спасибо! – Пищит она, сотрясаясь в рыданиях.
Вот черт. Мои руки безвольно опускаются, но уже через секунду правая гладит спину Эмилии.
– Теперь все будет по-старому. – Шепчет она.
– Ты перегибаешь, я не это сказал. – Сопротивляюсь я, с трудом удерживая растущее раздражение.
– Тебе просто нужно время. Главное, что мы вместе.
Нет. Это не так. Но на этот раз я не спешу ее поправлять.
Мариана
Я не испытываю чувств. Только злость.
Однажды Кай бросил эти слова мне в лицо в приступе ревности. Жестокий, запутавшийся, огрызающийся на всех мальчишка, так и не решающийся повзрослеть.
Каждая мысль о нем причиняет мне боль. Обрывки наших разговоров, картины наших встреч, воспоминания о коротких счастливых мгновеньях разгоняют сон, стучатся в голову, бередят еще не зажившие раны. Чем сильнее я стараюсь думать о чем-то другом, тем навязчивее становятся эти флешбеки – и хороших среди них, конечно, намного меньше.
Память швыряет мне их, точно кадры старой кинопленки: вот Кай грубит мне, вот угрожает, пугает, больно стискивает запястье, шею, прижимает к стене, кусает мои губы, тянет за волосы, сминает мое тело в своих руках. И каждый раз я с благодарностью принимаю унижения и прошу еще – еще больше боли, ненависти, изощренной сладкой пытки, больше сумасшествия и горького яда, который маскируется под любовь.
Мне наивно казалось, что со мной он станет другим, но так бывает только в сказках. В жизни ты либо принимаешь человека, как есть, и любишь, несмотря ни на что, либо тратишь годы, нервы, здоровье и всего себя на то, чтобы переделать его и, в конце концов, идешь своим путем – без него.
Я еще не знаю, как буду жить без тебя, Кай.
Не знаю, смогу ли.
Но очень четко осознаю лишь одно: когда мы вместе, мы разрушаем друг друга. Ты привык к самоуничтожению, а я чувствую, что скоро от меня ничего не останется. Мне нужно привыкнуть жить без тебя. Мне нужно снова стать самой собой.
– Что? – Сонно бормочет Витя.
Я молчу, глядя в окно, где солнечный свет тщетно пытается разогнать хмарь сизых туч.
– Ты что-то сказала? – Он трет глаза.
– Нет, спи. Еще рано.
– Угу. – Его голова падает обратно на подушку, рука ложится на мое бедро.
Через секунду Витька засыпает обратно: его дыхание становится ровным и спокойным.
– Мне нужно научиться жить без тебя, – почти беззвучно говорю я тяжелому осеннему небу.
И закрываю глаза, но сон так и не идет.
Всю эту ночь я не спала. Лежала под одеялом, Витя рядом – на одеяле. В домашних спортивных брюках и футболке, все невинно. Хотя, не вполне: он обнимал меня всю ночь, и я ему позволяла. Мне нужны были его сильные руки, его тепло рядом. Просто, чтобы окончательно не свихнуться. Мне нужно было не быть одной – быть с кем-то, и желательно с тем, кто даст просто помолчать, не полезет в душу, не станет заваливать советами и топить сочувствием.
Мне нужно было, чтобы кто-то держал меня над пропастью, в которую меня засасывало с каждым часом все сильнее. Мне нужен был кто-то максимально не похожий на того, кто разбил мне сердце – чтобы не думать о нем. Но вот беда – Кай пробрался в меня так глубоко, что выгнать его оттуда сможет только время.
– Ты куда? – Спохватывается Серебров, когда я осторожно убираю его руку и выбираюсь из-под одеяла.
– В душ. – Шепотом говорю я.
Выскальзываю за дверь и на цыпочках крадусь в ванную комнату. Не хочется встретиться с его матерью: она и так, наверное, неизвестно что думает о новой подружке сына, а если увидит, как я сейчас выгляжу, то, уверена, вызовет полицию.
В ванной я включаю воду, ложусь и смотрю в потолок. А затем меня накрывает. Боль распускается в груди черным цветком, раздирает внутренности. Слезы жгут глаза, рыдания сдавливают горло. Страх свинцовой рукой вдавливает меня в поверхность ванны, живот сводит от спазмов.
– У тебя все хорошо? – Стучит в дверь Витя.
– Угу. – Отзываюсь я.
И беззвучно кричу в кулак. У меня все плохо. «Очень плохо, Вить, и мне жаль, что ты оказался тем, кого мне пришлось поставить в неловкое положение из-за моей душевной травмы».
А потом я выхожу и вижу их на кухне: Витю и его маму. Оба застыли, глядя на меня. Мне хочется сделать вид, будто я не заметила их, но родители воспитывали меня по-другому.
– Доброе утро, – здороваюсь я, замерев посередине коридора.
На мне Витина футболка – длиной до середины бедра, мокрые волосы висят спутанными прядями, влагу от них впитывает ткань. Женщина ставит кружку на стол и оглядывает меня сверху вниз: от лица до босых ног, выражение ее лица становится еще более растерянным.
– Мама, это Мариана. – Вскакивает со стула Серебров. – Мариана, это… мама.
Он подходит ко мне, забирает мокрое полотенце из моих рук, швыряет его на крючок в ванной. Мы с его матерью продолжаем неотрывно глазеть друг на друга, и мне настолько не по себе, что мурашки бегают по коже.
– Тетя Оля. – Наконец, говорит она сдержанно. – Ольга. Ольга Сергеевна. – Вытирает руки о фартук и указывает на стул. – Проходи.
– Я… – мне хочется вылезти из собственной кожи.
– Пойдем завтракать. – Обняв меня за
