…Мама сама вышла ей навстречу. Она почти не изменилась, только лицо стало бледнее, а скулы четче вырисовались на похудевшем лице. Она обняла Анну-Марию, и так, в обнимку, они зашли в комнату, всю заставленную цветочными вазонами. В некоторых из них торчали окурки, затушенные прямо в землю. Несмотря на это, цветы разрослись так буйно, что оплели стены и потолок, свисали вниз тяжелыми зелеными прядями.
– Как же давно я тебя не видела! – Мама усадила Анну-Марию в кресло, не выпуская ее рук из своих. – Ты совсем-совсем взрослая. Ты счастлива? У тебя есть дети? Муж? На тебе хороший костюм… И туфли замечательные… У тебя все хорошо?
– У меня все хорошо, мама. – Анна-Мария старалась держаться как можно проще, естественнее. – Я была в Париже. Я искала твой дом. Но там жила совсем другая женщина…
– Рыжая? С таким противным резким голосом? – оживилась мама. – Это мадам Бюндшен. Она таки добилась своего – заполучила мою квартиру! Что она тебе сказала?
Анна-Мария замялась.
– Сказала, что ты там больше не живешь…
– И адреса не дала?
– Не дала…
– У нее по-прежнему короткая стрижка и черные стрелки на веках?
– Кажется, да…
– У тебя грустное лицо. Это плохо. Тебе чего-то не хватает?
Анна-Мария задумалась.
– Тебя. Бабушки. Моих кукол… Одного странного старика и одного глупого мальчика… – Анна-Мария вытащила из сумочки пачку сигарет, щелкнула зажигалкой.
– Ага! – почему-то обрадовалась мама. – Вот и ты куришь!
– Ма, мне уже под сорок… – напомнила Анна-Мария.
– Никому об этом не говори, – мама взяла ее лицо в свои руки и внимательно осмотрела каждый его сантиметр. – Выглядишь ты великолепно!
Анна-Мария поймала ее руку и прижалась к ней губами.
– Ма, бабушка сказала, что ужин через час в большом зале…
– У бабушки вечно все расписано по минутам! Ладно, иди в зал. Я пока причешусь…
Анна-Мария снова оказалась в коридоре. Теперь она уже была уверена, что за другими дверями ее тоже ждут сюрпризы. И даже догадывалась какие…
Дверь в следующую комнату была приоткрытой.
Старик Калиостро, как обычно, сидел в своей любимой позе – за столом, накрытым чистой белой скатертью, и зеленая пузатая бутылка какого-то заморского вина красиво вырисовывалась на ее фоне, отбрасывая легкую, салатного цвета тень на бордовые обои. Альфонсино сидел тут же на своем розоватом хвосте и смешно умывал мордочку длинными, почти человеческими пальцами. Калиостро похудел, его седые волосы были по-модному стянуты на затылке, нос, как всегда, блестел, словно отполированный, щеки горели лихорадочным румянцем. Альфонсино первым почуял, что кто-то стоит у двери и насторожился, поводя в воздухе своим черным носиком. Анна-Мария вошла, и Калиостро окинул ее с ног до головы пронзительным взглядом. Анна-Мария, не проронив ни слова, села на стул рядом с ним. Она знала, что старик не был склонен к сантиментам. Тот неторопливо поставил на стол еще один стакан и так же медленно наполнил его до краев рубиновым вином. Выпили молча. Глаза и нос старика заблестели еще сильнее. Он кашлянул.
– Ну что, на Монмартре еще продают жареные каштаны? – наконец спросил он, словно продолжая прерванный разговор.
Анна-Мария смогла совладать с подступившими в очередной раз слезами и с нежностью посмотрела на старика.
– Терпеть не могу эту гадость!
– А как тебе кофе в «Куполе»?
– Отличный кофе… Я принесла тебе твою книжку, – Анна-Мария вынула из сумочки потрепанный томик Нострадамуса.
– Умница. Мне как раз нечего читать… Смотри-ка, подлец-Альфонсино узнал тебя!
Старая крыска уже взбиралась по рукаву ее пиджака… Анна-Мария сняла ее и поднесла к лицу, поцеловала во влажный нос.
– Я так хотела вернуться к тебе…
– Я знаю. Но если бы ты вернулась, из тебя бы ничего не вышло…
– Ты думаешь, из меня что-то вышло?
– Ну, все, как я и говорил – богатая будешь, красивая… Туфли-то себе купила?
– Сразу же.
– То-то… Ладно, девочка, иди в зал. Мы еще поболтаем на сон грядущий.
– Ты разве не пойдешь со мной?
– Конечно-конечно… К ужину я всегда переодеваюсь. Скажешь, чтоб без меня не начинали. Увидимся.
Анна-Мария осторожно прикрыла дверь и глянула на часы – до назначенного бабушкой ужина оставалось двадцать минут. Коридор больше не пугал ее. Наоборот, с каждым шагом приятное тепло разливалось по всему ее телу, как будто она шла сквозь невидимые волны того, что можно было бы назвать памятью и… любовью.
Анна-Мария безошибочно отворила еще одну дверь. Она знала, что должно быть за ней, и не ошиблась. Ларик сидел к ней спиной и что-то писал, низко склонившись над тетрадью. Он не обернулся, но Анна-Мария заметила, как напряглась его спина. Он был в той же белой сорочке и узких голубых джинсах. Она тихонько подошла и положила руки ему на плечи.
– Я знал, что еще раз увижу тебя… – тихо сказал Ларик. – Но не думал, что ты…
Она обошла стул и села на его вздрогнувшие колени.
– Не нужно ничего говорить. Прости меня. Теперь мы не расстанемся ни на минуту.
– Ты шутишь? Ты обманываешь меня? Почему ты здесь?
Но все вопросы и слова не имели значения – он целовал ее лицо, и Анне-Марии казалось, что на щеки, губы и лоб садятся стаи разноцветных бабочек.
– Ты веришь мне… теперь? – наконец спросил он, гладя ее по волосам, словно она была маленькой недоверчивой девочкой.
– Конечно, милый…
– Это все, что я хотел услышать.
– Идем, – сказала она. – Я познакомлю тебя со своими.
– Да-да, пойдем… – Он не решался разжать объятия и спустить ее с колен.
– Знаешь, мне еще никогда не было так хорошо, так спокойно, – задумчиво сказала Анна-Мария. – Идем, идем я ужасно проголодалась! Бабуля сегодня напекла пирожков.
Они вышли в коридор, держась за руки, и яркий свет ослепил обоих: коридор заканчивался просторным залом. В нем не было ни окон, ни светильников – свет существовал здесь как будто сам по себе. За большим круглым столом уже хлопотала бабушка. Мама, Калиостро с Альфонсино сидели за тщательно сервированным столом. Вокруг него весело кружила рыжая дворняга с узкой лисьей мордой. Она смешно поднималась на задние лапы и, балансируя на них, как заправский канатоходец, то и дело выпрашивала со стола кусочки горячих пирожков с печенкой и повидлом.
– А вот и они! – обрадовалась бабушка. – Садитесь, дети, все горячее!
Она подняла крышку супницы, и по всему залу поплыл запах рисового супа…
Анна-Мария чувствовала, что легкое тепло, от которого даже покалывало в кончиках пальцев, не проходит, что оно переполняет ее и рвется наружу то потоком горячих слез, то безудержным смехом. Калиостро все время подшучивал над бабушкой, та забавно отмахивалась от него, успевая при этом подложить каждому на тарелку то кусочек пирога, то соленый огурчик; мама переговаривалась с Лариком, пытаясь выведать у него всю подноготную. Анна-Мария чувствовала себя засватанной невестой, и это ужасно ее смущало. Ларик не сводил с нее влюбленных глаз. Собака Белка то и дело умудрялась выхватить из ее опущенной руки что-нибудь вкусненькое и оглашала зал веселым заливистым лаем. А впереди ее ждал чудесный вечер с долгими-долгими расспросами старика Калиостро, с бабушкиным поцелуем на ночь, с коротким перекуром на кухне с мамой, с мытьем посуды, с обычной домашней суетой в конце трудного дня, с Лариком… Счастье стояло над ее головой, как огромный сияющий шар, и она боялась шевельнуться, чтобы невзначай не задеть, не разрушить его.
Свет в зале постепенно тускнел, становился гуще, разговоры и смех – глуше. Даже собака притихла и уже спокойно лежала у ее ног. Анна-Мария заметила, что все сидящие за столом как-то в одно мгновение словно потухли и избегают встретиться с ней взглядом. Повисла пауза, и сердце Анны-Марии тревожно забилось.
– Тебе пора… – наконец сказала бабушка. Она подошла к Анне-Марии и поцеловала ее в склоненную макушку. – А мы пошли мыть посуду!
– Я помою сама! – начала было Анна-Мария и осеклась на полуслове.
Бабушка помогла подняться старику Калиостро, мама собрала со стола тарелки.
– Зайдешь, попрощаемся, – сказала она, стоя в дверях.
– Идем-идем – пусть дети поговорят, – поторопила ее бабушка, выразительно взглянув на помрачневшее лицо Ларика.
Они остались одни в полутемном зале. Ларик напряженно молчал. Анна-Мария поняла, что сейчас произойдет что-то ужасное.
– Теперь ты должна уйти, – наконец произнес Ларик.
– Ты с ума сошел! Мне так хорошо здесь, с вами! Что ты такое говоришь?!
– Ты должна уйти, – настойчиво повторил он. И Анна-Мария поняла, что он не шутит.
– Почему? – еле выдавила она из себя.
– Потому что… здесь никто не может остаться по собственному желанию.
– А как же ты?!
