– Ты, кажется, хочешь меня в чем-то обвинить, светлейший Максим? – вскинула на ректора невинные глаза Целестина.
– Не совсем так, – струхнул несчастный влюбленный. – Просто мне не нравится этот старый варвар.
– Хорошо, – обворожительно улыбнулась ему в ответ Целестина. – Я готова завести любовника помоложе.
Максим был потрясен столь недвусмысленным предложением. Увы, мужества, чтобы воспользоваться им, у него не хватило. Ректору ничего другого не оставалось, как в бессилии скрежетать зубами и ждать случая, чтобы посчитаться если не с самой Целестиной, то, во всяком случае, с ее любовником. И надо сказать, случай представился ему очень скоро в лице нотария Пордаки, который как-то под вечер наведался к ректору в гости.
– А ты уверен, что он варвар? – нахмурился Пордака, когда ректор описал ему внешность любовника Целестины. – Что-то я не припомню такого торговца.
– Вот я и говорю, – обрадовался Максим. – Очень подозрительный человек. Надо бы его проверить. Не мое дело, конечно, судить благородную Целестину, но, сам понимаешь, нотарий, я не могу оставаться безучастным к человеку, который приходит в мой дом.
– Так он к тебе приходит или к Целестине?
– Разумеется, к ней, – обиделся Максим. – Он и сейчас здесь.
– Вот наглец! – засмеялся Пордака. – Хотел бы я хоть краем глаза на него взглянуть.
– Краем глаза можно, – зарделся от смущения ректор. – Только я тебя умоляю, нотарий, не подведи меня. Я не хочу задевать чувства благородной Целестины.
Пордака захохотал, хотя ректор вроде бы не сказал ничего смешного. Увидев обиду в глазах хозяина, гость немедленно оборвал смех.
– Дело государственной важности, – строго сказал Пордака. – Я ведь не мальчишка, чтобы подглядывать за блудодеями.
– Вот именно, – охотно поддакнул Максим. – Я провожу тебя сам, светлейший, дабы не смущать матрону.
Сил, чтобы смотреть на воркующих голубков, у влюбленного ректора не хватило. Зато Пордака очень долго сопел у отверстия, словно получал удовольствие от предосудительного зрелища. Светлейший Максим уже собирался схватить обнаглевшего нотария за шиворот, но тот вдруг сам повернул к ректору мокрое от пота лицо.
– Это он! – сказал Пордака хрипло.
– Кто он? – не понял Максим.
– Фронелий, ближайший сподвижник комита Прокопия. Я так и знал, что рано или поздно он объявится здесь.
Глава 6 Смерть императора
Весть о нашествии гуннов заставила императора Валентиниана насторожиться. И хотя кочевники, вынырнувшие из глубин Азии, не рискнули пока нарушить границы империи, не приходилось сомневаться, что волна, поднятая их завоеваниями, докатится до Великого Рима. Собственно, уже докатилась. Готы, разбитые неведомым Баламбером, просили приюта у императора Валента. Брат и соправитель божественного Валентиниана в этот раз поступил мудро: он предоставил людям, изгнанным из собственной земли, убежище. Великая империя нуждалась в солдатах даже больше, чем в рабах, а готы, несмотря на поражение, всегда считались стойкими воинами. Если Валенту удастся их приручить и обратить в истинную веру, то за восточные границы империи можно уже не волноваться.
Император Валентиниан не любил городов, его не привлекал даже Рим, не говоря уже о Медиолане. Правда, в последнее время ему полюбилась тихая и неприступная для врагов Ровена, но в полной безопасности он чувствовал себя только в полевом лагере, в окружении верных легионеров. Новый поход император предпринял исключительно для демонстрации силы, ибо, по мнению его советников, восстание квадов в Панонии не грозило империи большими неприятностями и без труда могло быть подавлено легионами комита Фавстина. У Валентиниана не было причин сомневаться в преданности высокородного Фавстина, но он полагал, что его поход в Панонию в создавшихся обстоятельствах не будет лишним. В последнее время до императора доходили сведения об активизации на землях империи языческих жрецов. Более того, он был почти уверен в том, что нападение франков на города Галлии были спровоцированы венедскими волхвами. И, скорее всего, именно они стоят за нынешним мятежом квадов. Конечно, мятеж будет подавлен, но для Валентиниана куда важнее было выявить его истинных зачинщиков и покарать именно их. Ибо в нынешней крайне сложной ситуации появление на границах империи хорошо организованной силы обернулось бы для Рима бедой.
– Надеюсь, вы не забыли прихватить Золотую Крошку и Прелесть? – резко обернулся император к чиновникам своей свиты. Речь шла о двух медведицах, любительницах человеческого мяса, при виде которых развязывались языки даже у самых стойких людей.
– Они находятся в обозе, божественный Валентиниан, – с готовностью отозвался на вопрос императора корректор Перразий. Разумеется, в обязанности корректора не входила забота о мерзких животных, но он оказался ближе всех к Валентиниану и был счастлив, что сумел удовлетворить его любопытство.
Император отметил расторопность Перразия кивком, но не преминул заметить, что ждет от него усердия совсем на другом поприще.
– Мне нужны имена людей, подбивавших квадов к бунту. И тебе, Перразий, придется очень постараться, чтобы их установить.
Перразий был у божественного Валентиниана на хорошем счету. От большинства чиновников корректор отличался острым умом, цепкостью и расторопностью. Это именно Перразий сумел установить, что за бунтарями-франками прячутся люди, именующие себя русами Кия. А от комита Меровлада, руга по племенной принадлежности, Валентиниан узнал, что Кием звали легендарного прародителя венедов, на многие столетия определившего их уклад. Кроме того, был еще один Кий, основавший двести лет назад на востоке обширную империю, разгромленную позднее готами. Какого из этих двух Киев почитали люди, попортившие императору немало крови, Меровлад не знал, зато руг нисколько не сомневался, что в заговоре русов Кия участвуют венедские жрецы. Выслушав Меровлада, Валентиниан расстроился. Он немало претерпел бед от коварных римских авгуров, не желавших видеть свет истинной веры, и вот теперь на него ополчились еще и жрецы венедские, имеющие огромное влияние на племена, живущие на границах империи. Правда, у венедов не было единого вождя. Но тот же Меровлад не исключал, что волхвы вступят в сговор с гунном Баламбером, и тогда для Римской империи наступят трудные времена. Впрочем, легких времен Валентиниан не помнил. Вся его жизнь прошла либо в седле, либо в колеснице. Он и в Риме-то бывал считаные разы, предпочитая разъезжать по своей обширной империи и лично чинить суд и расправу над непокорными и нерадивыми подданными. Божественного Валентиниана многие упрекали в излишней жестокости, но никто и никогда не смог бы упрекнуть его в трусости и лени. Ибо трус и лентяй не смог бы удержать обширную империю от развала.
