При этих словах король без всяких церемоний взял Шико под руку, и поднялся вместе с ним в кабинет, где уже был сервирован ужин.
Проходя мимо покоев королевы, он взглянул на окна и увидел, что они не освещены.
— Паж, — спросил он, — ее величества королевы нет дома?
— Ее величество, — ответил паж, — пошла проведать мадемуазель де Монморанси, которая, говорят, тяжело больна.
— Бедняжка Фоссез! — сказал Генрих. — Но какое у королевы доброе сердце!.. Идем ужинать, Шико, идем.
XIX. С кем действительно проводил ночь король Наваррский
Ужин прошел очень весело; Генрих отбросил все докуки, все тревоги, а в таком расположении духа он был приятнейшим сотрапезником.
Что касается Шико, то он постарался скрыть смутное беспокойство, которое охватило его при появлении испанского посла и еще усилилось при раздаче золота нищим.
Генрих пожелал отужинать наедине с куманьком Шико. При дворе короля Генриха III он всегда питал слабость к Шико, довольно обычную слабость умного человека к другому умному человеку. Шико со своей стороны издавна относился с симпатией к королю Наваррскому.
Король пил не пьянея и умел увлекать за собою собутыльников. Однако у господина Шико голова была крепкая, а Генрих Наваррский уверял, что привык пить местные вина, как молоко.
Трапеза была приправлена любезностями, которые без конца говорили друг другу собутыльники.
— Как я вам завидую, — сказал королю Шико, — какой у вас приятный двор и веселая жизнь, государь! Сколько добродушных лиц я вижу в этом славном доме и как благоденствует прекрасная Гасконь!
Генрих откинулся на спинку кресла и, смеясь, погладил бороду.
— Да, да, не правда ли? — молвил он. — Утверждают, однако, что я царствую главным образом над подданными женского пола.
— Да, государь, и это меня удивляет.
— Почему, куманек?
— Потому, государь, что в вас гнездится беспокойный дух, присущий великим монархам.
— Ты ошибаешься, Шико, — сказал Генрих. — Лени во мне больше, чем беспокойства, доказательство тому — вся моя жизнь.
— Благодарю за честь, государь, — ответил Шико, осушая стакан до последней капли, ибо король следил за ним острым взглядом, читавшим, казалось, самые потаенные его мысли.
— Я хочу получить Кагор, это верно, — проговорил король, — но лишь потому, что он тут, рядом. Я честолюбив, пока сижу в кресле. Стоит мне встать, и я уже ни к чему не стремлюсь.
— Клянусь богом, государь, — ответил Шико, — ваше стремление заполучить то, что находится под рукой, очень напоминает Цезаря Борджиа:[52] он составил свое королевство, беря город за городом, и утверждал, что Италия — артишок, который едят по листочкам.
— Этот Цезарь Борджиа, сдается мне, куманек, был не такой уж плохой политик, — сказал Генрих.
— Да, но опасный сосед и плохой брат.
— Уж не сравниваете ли вы меня, гугенота, с сыном папы? Осторожнее, господин посол!
— Государь, я ни с кем не стал бы вас сравнивать.
— Почему?
— Потому что, на мой взгляд, каждый, кто сравнит вас с кем-либо, ошибется. Вы, государь, честолюбивы.
— Странное дело, — заметил Генрих, — вот человек, который изо всех сил старается заставить меня к чему-то стремиться!
— Упаси боже, государь! Как раз наоборот, я всем сердцем желаю, чтобы ваше величество ни к чему не стремились.
— Послушайте, Шико, — сказал король, — вам ведь незачем торопиться в Париж?
— Незачем, государь.
— Ну так проведите со мной несколько дней.
— Если ваше величество оказывает мне такую честь, я с величайшей охотой проведу у вас неделю.
— Неделю? Отлично, куманек: через неделю вы будете знать меня, как родного брата. Выпьем, Шико.
— Государь, мне больше не хочется пить, — сказал Шико, отказываясь от попытки напоить короля, на что сперва покушался.
— В таком случае, куманек, я вас покину, — сказал Генрих. — Не к чему сидеть за столом без дела. Выпьем, говорю я вам!
— Зачем?
— Чтобы крепче спать. Здешнее винцо нагоняет такой сладкий сон… Любите вы охоту, Шико?
— Не слишком, государь. А вы?
— Я просто обожаю ее, с тех пор как жил при дворе короля Карла Девятого.
— А почему вы спрашиваете, ваше величество, люблю ли я охоту?
— Потому что завтра у меня охота, и я намерен взять вас с собой.
— Государь, для меня это большая честь, но…
— Э, куманек, будьте покойны: эта охота будет радостью для глаз и для сердца каждого военного. Я хороший охотник и хочу, чтобы вы, черт побери, видели меня в самом выгодном свете. Вы же говорили, что хотите меня получше узнать?
— Признаюсь, государь, это мое величайшее желание.
— Хорошо. Значит, мы договорились? А вот и паж; нам помешали.
— Что-нибудь важное, государь?
— Какие могут быть дела, когда я сижу за столом? Вы, дорогой Шико, просто удивляете меня: вам все представляется, будто вы при французском дворе. Шико, друг мой, знайте одно: в Нераке после хорошего ужина ложатся спать.
— А этот паж?..
— Да разве паж докладывает только о делах?
— Я понял, государь, и иду спать.
Шико встал, король последовал его примеру и взял своего гостя под руку. Шико показалась подозрительной поспешность, с которой его выпроваживали, и он решил выйти из кабинета как можно позже.
— Ого! — сказал он, шатаясь. — Странное дело, государь!
Король улыбнулся:
— Что случилось, куманек?
— Помилуй бог, у меня голова кружится. Пока я сидел, все шло отлично, а когда встал… брр!
— Шико, друг мой, — сказал Генрих, стараясь удостовериться, действительно ли Шико пьян или только притворяется, — по-моему, лучшее, что ты можешь сделать, — это отправиться спать.
— Да, государь. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Шико. До завтра!
— Да, государь. Ваше величество вполне правы: лучшее — это пойти спать.
И Шико разлегся на полу.
Видя, что его собутыльник решительно не желает уходить, Генрих бросил быстрый взгляд на дверь. Каким беглым ни был этот взгляд, Шико его уловил.
— Ты так пьян, бедняга Шико, что принял половики моего кабинета за постель.
— Шико человек военный. Шико это безразлично.
— Помилуй бог, — вскричал Генрих, — как это тебя сразу развезло, куманек! Да убирайся ты, черт побери, или ты не понимаешь, что она ждет!
— Она? — сказал Шико. — Кто такая?
— Э, черт возьми, женщина, которая ко мне пришла и стоит там за дверью.
— Женщина! Что же ты сразу не сказал, Анрике!.. Ах, простите, — спохватился Шико, — я думал… думал, что говорю с французским королем. Он меня, видите ли, совсем избаловал, добряк Анрике… Что ж вы сразу не сказали, сударь? Я ухожу.
