Но ему на самом деле никто не мешает вернуться. Стать воином. Стать снова истребителем… вот только в кого он будет теперь стрелять? В общем-то, это даже логичный выход из положения. Вернуться сейчас к Лене? Он слишком грязен для этого. Конечно, все люди грешны… но есть грехи, которые пережить невозможно. Из них только два выхода — повеситься… или же просто плюнуть на них и жить дальше. Воином. Ликеидом. Похоронив в сердце вину и боль, переступив и через чужую боль… какая разница? Ведь женившись на Лене, он все равно причинит боль Джейн. Кого из них выбрать? Как ликеид — он вправе решать это сам.
Стать ликеидом… Алексей сжал кулаки. Ничего не получится… не получится. Он не верит. Он не сможет быть ликеидом. Как объяснить это Джейн?
— Понимаешь, — сказал он, — я уже никогда не смогу быть ликеидом. У меня другая вера… я ее недостоин, я ее предал… но все равно она истинна.
— Я не понимаю, — Джейн покачала головой.
— Если хочешь, я расскажу тебе… с самого начала.
И Алексей начал рассказывать.
Он сел на пол, у стены, откинув голову и говорил очень долго. Он говорил, не замечая, что давно наступил день, и что погода благоприятствует ходьбе, он почти не обращал внимания на Джейн, он рассказывал не так, как на исповеди, и тем более — не так, как на диспансерном обследовании, он просто говорил взахлеб, как бы самому себе. Он вспоминал всю свою жизнь, с самого начала…
Жизнь Алексея Старцева, рассказанная им самим
Мои родители были очень честолюбивые люди… Сами они ликеидами стать не смогли, хотя и достигли немалых высот: отец был начальником лаборатории в Радиотехническом институте, потом — директором института. Мама — кандидат наук, филолог, раньше преподавала в ПГУ. Только ради меня она оставила престижную работу в университете. Но какой бы высоты ни достиг человек, всегда между ним и ликеидом остается пропасть… Мои родители поставили цель: вырастить ликеида-ребенка. Маме было уже за тридцать, когда я родился.
Позже я узнал, что родители занимались тщательным отбором: проводили за свой счет полный генетический анализ эмбрионов, не только стандартный, но и определение возможного IQ, вообще талантов и способностей. Шесть детей было убито, прежде чем родился я — самый перспективный, талантливый, подающий надежды.
У моих родителей было достаточно возможностей воспитывать меня как ликеида, как финансовых, так и интеллектуальных. Они применяли все возможные методики раннего развития, из дневника, который вела мама, я знаю, что в полтора года не только свободно говорил, но знал наизусть стихи Пушкина, в два года научился читать, в три — играть на скрипке… Конечно, с рождения я занимался плаванием и динамической гимнастикой, с года — детским риско, чуть позже началась медитация, психотехника. Вот примерно таким образом меня подготовили к шестилетнему возрасту к поступлению в Русский Ликей. Я успешно сдал экзамены, и мы с мамой переехали в Москву… Родители жертвовали буквально всем ради этой цели — сделать из меня ликеида. Мама оставила работу, мы сняли небольшую квартиру в Москве, папа приезжал к нам на выходные. Многие русские ребята, поступившие в Ликей, живут в интернате, но все-таки шестилетний малыш без родителей не способен учиться серьезно, обстановка в интернате, как всем известно, такая, что редко кто дотягивает до окончания хотя бы Ликейской Школы. Поэтому родители решили, что за мной нужен тщательный контроль. Где-то они были правы… Я рос, как тепличный цветок — мама создавала все условия для моей учебы, а учеба, конечно, была напряженной. Только постоянная смена занятий спасала от перегрузки. В детстве, лет до двенадцати, нам оставляют еще небольшое свободное время для игр, у меня был друг, Коля, он вместе со мной закончил школу, но Колледж не вытянул… Наверное, Коля был первым и единственным человеком, которого я по-настоящему любил в детстве. Ведь в основном мою жизнь составляли занятия, мировая культура, храмы Ликея, риско, медитации… лет в десять я уже научился концентрироваться полностью, изредка в медитации меня посещало сияющее существо с крыльями, и мы летали с ним в бескрайнем небе — земное небо было лишь жалким подобием того, настоящего. И так это было чудесно, я чувствовал себя таким сильным, всемогущим, свободным, я ощущал такую любовь моего ангела-спутника, какой не найдешь на Земле… мне казалось, и с каждым годом все больше, что единственная настоящая реальность — это то, что я переживаю в медитациях, а земля, физический мир — сон, тень, нелепая карикатура на Настоящую Жизнь. К счастью, у меня не возникло сильной зависимости от медитации, как у некоторых… ведь не секрет, что медитации учат всех, но ежегодно какая-то часть детей теряет рассудок благодаря этому или же впадает в наркотическую зависимость от своих видений. Это мы считаем необходимой платой за счастье временного пребывания в ином мире. Но я не очень способный человек, я достаточно сильно привязан к физическому миру, и это сыграло довольно большую роль в моей судьбе.
Я помню свое первое переживание смерти. Умерла моя прабабушка. Мне было семь лет. Тогда нам еще не объясняли ничего про перевоплощения, про посмертные состояния… Собственно, я мало общался с прабабушкой, поэтому смерть ее не стала для меня трагедией. Она лежала, я помню, в гостиной на столе, и я видел ее бессильно повисшие руки и под неплотно закрытыми веками неподвижные белки глаз… Это не напоминало спящего человека, нет… я понимал, что это уже не человек, это именно труп, это то, во что превращается человек, умирая. И вот эта ее неподвижность, абсолютная расслабленность так поразила меня, что я ночью не мог заснуть… я вдруг понял, что такое смерть. И что сам я тоже умру когда-нибудь. И все люди смертны. И мне так ужасно не захотелось превращаться в такое вот — неподвижное и застывшее — что я не выдержал и пришел к маме. Она успокоила меня, рассказала, что только тело остается таким, а дух выходит из него и живет дальше. Потом в храме нам рассказали о перевоплощениях, о посмертных мирах, о карме… и страх перед смертью прошел полностью. Но все же осталось какое-то благоговение… Когда я позже сталкивался со смертью, теоретически я знал, что это просто переход души в иной мир, что душа продолжает жить, и это тело вообще ничего не значит… но практически, чувства мои говорили иное — вот эти бессильно повисшие пальцы, застывшие глаза — вот это и есть смерть… это трагедия, это ужас, непередаваемый ужас нашей жизни.
Помнишь, я показывал тебе то, что осталось от Пискаревского кладбища? Впервые меня туда привез отец. Дело в том, что он был не просто честолюбив, он еще был русским патриотом… национализм и патриотизм, в особенности доходящий до террористических проявлений, появляется тогда, когда с Родиной не все в порядке. Когда Родина сильна, и ей ничто не угрожает — никакой необходимости в национализме нет, и никто о своем патриотизме на каждом углу не кричит. Мой отец, разумеется, был цивилизованным патриотом — он мечтал вырастить сына, русского ликеида, славу и гордость России. Он же не понимал, что ликеид лишен отечества, что я перестану быть русским, будучи ликеидом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
