И вот он привез меня на Пискаревское кладбище, мы посидели с ним на этих холмах — братских могилах, и он рассказал мне о том, что происходило тогда. Рассказывать он умел… Мне было двенадцать лет, и это впечатление сохранилось у меня на всю жизнь. Я вышел с кладбища другим человеком. Со мной произошло… как бы это сказать… я впервые вдруг увидел людей.
Что такое были для меня окружающие люди? Бледные тени, движущиеся где-то на краю сверкающего, яркого, Божественного мира культуры, природы, иноматериальности, фантазий, в котором я жил тогда. В котором живут все ликеиды. В детстве же мы вообще очень мало сталкиваемся с людьми… родители никогда мне не мешали, поскольку с самого раннего детства я полностью соответствовал их желаниям, и делал то, чего они и хотели от меня — усиленно развивался. Меня никогда не наказывали, в этом не было необходимости, между мной и родителями существовало полное согласие, они меня обслуживали, ухаживали за мной, возили на занятия — вот и все. Я почти не знал их как людей, не видел их человеческих проявлений. Очень долго, лет до 15, я даже не знал, например, где они работают. Эти ровные, очень хорошие отношения у нас считались любовью. С другими родственниками мы вообще встречались крайне редко, как это сейчас принято у культурных людей. В школе, разумеется, у нас воспитывали чувство коллективной ответственности, дружбу, взаимопомощь — с этим у меня все было в порядке. У меня не было серьезных конфликтов ни с кем, был друг Коля, вообще в нашем классе сложилась особая замкнутая атмосфера, как это обычно бывает в ликейских коллективах: один за всех и все за одного, мы отличали друг друга от остальных, мы помогали друг другу в учебе и во всех проблемах… так же было у меня и позже, в колледже, и в авиачастях, где я служил, особенно на войне. Эти отношения я тоже считал любовью… я и правда любил своих товарищей, каждый из них казался мне особенным, прекрасным, я видел только их светлые, хорошие черты и был от них в восторге. Но за пределами класса люди практически не существовали для меня. И уж тем более — не-ликеиды.
У нас не воспитывают эту обособленность специально, даже наоборот — всегда подчеркивают, что не-ликеиды — такие же люди, как и мы. Но ведь мы живем совсем иной жизнью, нас воспитывают, у нас очень много ограничений, мы очень много работаем, учимся, в то время, как обычные дети абсолютно свободны и не несут никакой ответственности ни за что. Конечно, в таких условиях обязательно возникает чувство касты, согласись, оно было и у тебя, и у всех ликеидов оно есть. С возрастом оно только усиливается, нам постоянно напоминают об ответственности перед человечеством, мы посвящаемся в храмах, мы даем, наконец, присягу. И мы уже воочию видим очень существенную разницу между нами и обычными людьми. Правда, воспитанная уже культура не позволяет нам подчеркивать эту разницу… у подростков все это ярче, острее, четче. К двенадцати годам мне была хорошо знакома граница между ликеидами и их прекрасной, жертвенной, наполненной этикой и любовью жизнью — и обычными людьми. Жизнь ликеида — драма, жизнь простого человека — комедия.
Но после Пискаревского кладбища жизнь повернулась ко мне совсем другой стороной.
Это было как прозрение, как удар… мне вдруг открылись люди. Простые люди, совершенно не воспитанные, не героические, не культурные, самые обыкновенные.
Они все там умирали… и в смерти они становились точно такими же, как мы. Некоторые из них были даже, возможно, подлыми, трусливыми, агрессивными, хлестали водку и били детей и жен — но и они умирали в том городе, и жены их умирали, и дети… Я вышел с отцом на улицу, и вдруг увидел простых людей, идущих навстречу, и тогда впервые в своем сердце я ощутил любовь к этим людям — к каждому в отдельности, каким бы он ни был… вовсе не потому, что они чем-то отличались — именно потому, что они были единым целым, каждого из них могла настигнуть смерть, и перед лицом смерти никакое воспитание, никакая красота, ни физическая, ни душевная, не имели значения.
Знаешь, однажды я видел, как женщина рожает… Я видел ее лицо. И с тех пор, когда я вижу любую женщину, я на мгновение представляю ее в родах — какой бы она выглядела там. С растрепанными, раскрученными волосами, с лицом, искаженным болью — и потом, когда все кончается, как молодеет лицо, как расправляются морщинки, сияют глаза… Это очень любопытно иногда представить, особенно с женщиной ухоженной, тщательно накрашенной, со сложной прической, с отрепетированным выражением лица… Сразу вдруг понимаешь, что и она — просто женщина, несмотря на свою защищенность и неприступность, что и она будет так же страдать от боли, может быть, даже сдержит крик, но на лице ее все отразится.
Вот так же и смерть. Смерть объединяет всех нас. Тогда всех объединила война. Между нами есть что-то общее, коренное, человеческое, и я почувствовал это в тот миг…
Но это был только миг. Мы сели с отцом в машину, захлопнули дверцы. Отгородились от мира пешеходов, каждого из которых мне только что хотелось обнять — и я бы сделал это без малейшего колебания, без заносчивости перед ними, без малейшего страха, что меня не поймут — даже если меня не поймут, все равно я люблю этого человека, потому что мы братья, потому что я такой же человек, так же подвержен смерти и страданию. И уже очень скоро это состояние у меня прошло… А потом сменилось устойчивым представлением о собственном ликейском превосходстве.
Слишком уж велика пропасть… мы талантливы, красивы, даже внешне красивы, ловки, изящны, мы Воины света, вся наша жизнь исполнена смысла, мы служим человечеству. А они — ну кто они? Даже лучшие из них неизмеримо хуже любого ликеида, потому что не исполняют его функций. Они живут только для себя, они ничем не лучше животных… только ликеид заслуживает звания человека. И самое главное — ведь если бы они хотели, они могли бы добиться того же самого… в том-то и дело, что они не хотят, просто не хотят. Им нравится эта животная жизнь — ну что ж… каждый сам выбирает свой путь — это ведь один из девизов Ликея.
Нам никогда этого не говорят в школе, наоборот, подчеркивают, что если и есть у нас какое-то превосходство, мы должны направлять его только на помощь и службу всем людям. Подчеркивают наше равенство и единство со всем человечеством… это входит в ликейскую этику. Но эти положения на самом деле никак не обоснованы, поэтому по-хорошему никто в них не верит. А верят все в противоположное, вот в то, что я сказал — ты согласна со мной?
Итак, я быстро и прочно забыл о кладбище… отец, собственно, тоже не имел в виду внушить мне идеи равенства всех людей — он только хотел продемонстрировать, что и в истории России были героические страницы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
