– Наслышаны мы тут про великие дела брата нашего, – говорит хан, – сам начал пушки лить, ставить домницы, вызвал московских мастеров, – верно ли сие?
Тимофей склоняет голову, опускает глаза. Так надлежит держаться, отвечая хану. Надо отвести взор от лица его. И так удобнее для Тимофея.
Мелькает мысль: «Должно быть, нарочно выдумали это ханские мурзы, чтобы легче было говорить не правду своему царю».
Хан настороженно ждет ответа.
– Казаки, великий хан, испокон веков больше любят сабли и пики, – отвечает Тимофей.
– Ты языком владеешь не хуже, чем саблей, – многозначительно замечает хан.
Сотник Неживой прячет усмешку.
Медленно текут минуты. За широкими окнами ханского дворца – весна, ветер, бескрайный простор, розовое цветение садов. Где-то за полосой Крымских гор – голубая ширь Днепра, манящая целина степи, над ней – бездонная синева. Здесь во дворце не запоешь раздольную песню, как в степи, не вдохнешь полною грудью пьянящий воздух. Все здесь размерено и рассчитано. Каждое движение и каждое слово. Ибо это – дипломатия, способ решения государственных дел. За этой тишиной и притворной почтительностью стоит тревожная безвестность, полная битв, наездов, пожаров, плача и отчаяния обездоленных, слез полонянок. Об этом надо помнить, когда сидишь на мягких подушках, в высокой зале бахчисарайского дворца, перед ханом Ислам-Гиреем III, как посол гетмана Войска Запорожского и всея Украины.
Глава 6
Князь Семен Васильевич Прозоровский и боярин Григорий Пушкин второй день вели переговоры с послом польского короля Маховским. По мнению Пушкина, два дня на разговоры с послом потрачены даром. Нечего и слушать путаные объяснения Маховского, лесть и даже угрозы. Боярин Пушкин достаточно хорошо помнил свое прошлогоднее посещение Варшавы, чтобы верить щедрым обещаниям короля или обращать внимание на угрозы и предостережения.
Но приходилось сидеть, слушать и по временам вступать в разговор.
В кремлевской палате пышут теплом низкие, обложенные желтыми изразцами печи. Сквозь глубокие проемы окон проникает бледный свет мартовского дня.
Как тени, появляются и исчезают в палате подъячие посольского приказа. Вносят пергаментные свитки, разворачивают перед князем Прозоровским.
Поблескивая очками, Семен Васильевич шевелит губами, значительно подымает палец и, метнув поверх очков взгляд на Маховского, говорит:
– А еще стало доподлинно ведомо нам, господин посол, что в городе Смоленске и смоленских землях, наших землях исконных, – подчеркивает князь, – державцы Радзивилла ругаются над церквами православными, а также силою принуждают попов принимать унию...
Маховский отрицательно закачал головой, хотел возразить.
– Погоди, господин посол, погоди, – Прозоровский листал пожелтевшие списки. – Ведомо также нам, что людей русских в оных землях содержат как невольников, на всякие работы гоняют, и потому дворы их опустели, а земля, где злаки росли, ныне стала диким полем. Зачем говоришь, господин посол, о дружбе вечной и искренней, если Януш Радзивилл такое творит?
– Пан князь, – Маховский прижимает руку к сердцу, – будь уверен, король того не знает. Когда узнает, будет весьма разгневан своевольными поступками гетмана литовского.
Капли пота выступили на лбу Маховского. От злости дрожали пальцы. И всегда бывало так в этой Москве. Нет, ей-богу, с ханом и его министрами куда легче вести переговоры. Русские своею настойчивостью и упорством бесят посла. Хорошо было советовать сенаторам в Варшаве, попробовали бы здесь, в Кремле, добиться чего-нибудь. С ненавистью поглядел на бритое лицо Прозоровского, на умные глаза под очками в золотой оправе, сказал тихо:
– Это наш домашний спор, пан князь, и мы сами в нем разберемся.
Радзивилл ответ даст, но почему не отвечаешь на мой вопрос? Неужели то, что делается на рубежах царства Московского, не беспокоит тебя?
Прозоровский молчал. Наклонив голову, внимательно слушал. Пушкин щурил глаза на светильники, зажженные подъячим. Маховский поднялся. Оперся руками о стол. Говорил горячо, взволнованно.
– Должны знать, панове, что своеумец Хмельницкий замыслил злое не только супротив Речи Посполитой, – его дерзновенные помыслы супротив помазанника божьего, короля, могут, как чума, переброситься через рубежи.
Это худой пример для лукавой черни. Разве сие не тревожит вас, панове?
Взгляните, что творится в Европе. Вспомните, – год назад безумная чернь подняла руку на помазанника божьего, короля Англии, Карла Первого Стюарта, и причинила смерть ему; в Вене злонамеренные люди умышляли на жизнь преславного цесаря. Хмельницкий – нить из того же дьявольского клубка...
Хмельницкий замыслил злое против помазанника божьего. Если хотите, скажу вам больше: он намерен перекинуться в подданство к турецкому султану, поклялся быть в вечной дружбе с крымским ханом, хвалился, что вместе с ордой пойдет воевать Московское царство...
Маховский перевел дыхание. Показалось, что его слова произвели впечатление на бояр.
– Я должен, панове, по поручению короля Яна-Казимира сказать все это перед царем, просить его величество не пускать в свои земли подлых бунтовщиков, поставить стрелецкое войско на кордонах, донским казакам настрого запретить участвовать в походах Хмельницкого. Атамана Алексея Старова, нарушителя Поляновского вечного мира, который был с донскими казаками под Зборовом, казнить смертью, чтобы другим не повадно было.
Торговым и державным людям запретить... – Маховский уже читал по листу пергамента, разложенному перед ним, – запретить продавать Хмельницкому оружие, ядра, порох, а также зерно и соль. Послов Хмельницкого не принимать, – сие противоречит мирному договору нашему, ибо означает, что вы, панове, признаете здрайцу и бунтовщика Хмельницкого гетманом...
– А почему вы к нему послов посылаете? – сердито перебил Пушкин.
Прозоровский недовольно поглядел на боярина:
– Говори, господин посол, прости, что перебили.
– То все. О том я должен сказать от имени короля его величеству царю Алексею Михайловичу и передать ему в собственные руки королевские грамоты.
Князь Прозоровский поднялся.
– Господин посол, на сем дозволь прервать нашу беседу. Дозволь подумать. Через два-три дня соберемся снова.
– Чего ждать? Только потеря времени, – всердцах сказал Маховский.
Прозоровский не ответил. Наклонил голову. Дал понять – переговоры закончены.
***...Через три дня собрались снова в большой палате посольского приказа.
Маховский с секретарем посольства Гроздицким прибыл ровно в два часа дня. Их встретили князь Прозоровский, боярин Григорий Пушкин, думный дьяк Василий Унковский и окольничий Богдан Хитров. После поклонов и расспросов о здравии господина посла и о том, не терпит ли он какой нужды и не было ли ему от кого-нибудь обиды, князь оповестил посла:
– Извещения твои, господин посол, касательно замыслов запорожского гетмана весьма важны и требуют времени, дабы их как следует изучить.
Говорено нами о твоем приезде его величеству государю Алексею Михайловичу, который по нездоровью теперь в Кремле не бывает и, к великой своей жалости, тебя, слугу его величества короля Яна-Казимира, принять ныне не может, а потому грамоту королевскую повинен ты передать мне для вручения государю.
Маховский нарушил установленный порядок. Перебил князя Прозоровского:
– Негоже так, пан князь. Грамоту королевскую, согласно с волею короля, повинен я передать только в собственные руки его величества царя.
Прозоровский с притворным сочувствием развел руками:
– Тогда придется тебе обождать. Весьма рады будем, если погостишь у нас на Москве.
У Маховского зарябило в глазах. Ждать? Что они, спятили? Уже на юге начались бои с загонами Хмельницкого, вчера гонец из Варшавы привез письмо от канцлера Лещинского – ускорить московские переговоры. Хорошо им приказывать там, в Варшаве...
– Касательно прочих твоих требований, господин посол, – продолжал Прозоровский, – извещаю: запорожские казаки – люди веры православной и на царскую землю идут, ибо церковь католическая их вере чинит многие утеснения и обиды, а потому запретить им пребывать на русской земле не можем. Прекратите утеснения и обиды, тогда сами не побегут. Второе, господин посол: стрелецкое войско на рубежах наших стоит в потребном числе, и увеличивать его или уменьшать нужды не видим. Посылать же войско на Хмельницкого – дело немыслимое, ибо мы с казаками – люди одной веры, и когда они свою веру защищают, с ними войны быть не может, да и патриарх такого никогда не благословит. О поступках атамана донских казаков, названного Старова Алексея, нам неведомо. Приказано стрелецкому воеводе Артамону Матвееву учинить розыск. Касательно уведомления твоего, что Хмельницкий намерен перекинуться в вечное подданство к турецкому султану и злое замыслил против царства нашего учинить вместе с татарами и турками, – мы о том не ведаем, вам лучше знать, ибо гетман Хмельницкий ваш подданный, и за злые умыслы и поступки его будете вы ответ держать, согласно с мирным договором между державами нашими. Запретить торговым людям вести торг с купцами украинскими не можем. В Поляновском договоре таких обязательств, с кем торговать и как торговать, ничего не написано, а торговым людям поступать вольно – запретить никто не может. Как свободно торгуют с купцами Речи Посполитой, так пусть торгуют и в иных местах.
