Однажды Кравченко прямо сказал Джону:
– Не обижайтесь, но я хочу поговорить с жителями Энмына без вашего присутствия.
– Ради бога! – с готовностью ответил Джон. – Я давно хотел вам это предложить, чтобы вы могли убедиться: в Энмыне я такой же рядовой житель, как и любой другой.
Сход состоялся в яранге Орво. Старик сам оповещал жителей, ходил из яранги в ярангу и снова чувствовал себя таким, как много лет назад, когда он был нужен каждому человеку, когда в его чоттагине топтались люди, пришедшие за советом и помощью.
– Приходите на сход ко мне в ярангу, – говорил он каждому, – большевик будет разговаривать.
Он не знал о договоренности Кравченко и Джона.
Войдя в чоттагин, он крикнул с порога:
– Сон! Приходи на сход ко мне в ярангу: Антон будет разговаривать.
Джон выглянул из полога и ответил:
– Не могу прийти. Иду далеко в тундру проверять капканы.
– Но ведь ты это можешь и отложить, – посоветовал Орво.
– Не могу.
– А вдруг будет важный разговор?
– Решайте без меня, – ответил Джон. – Вы же разумные люди, чего вам бояться?
– Бояться-то не боимся, а вдруг сдурим. Новая власть все же…
В назначенный день Джон тщательно оделся, натянул на себя снежно-белую кухлянку, белые камусовые штаны и такие же торбаса, вложил малокалиберный винчестер в белый чехол и зашагал в тундру.
Орво смотрел на него с порога своего жилища и думал : хитрит что-то Сон – сейчас самое разумное ставить капканы не в глубине тундры, а поближе к морю, потому что песцы идут кормиться на берег, где под снегом сохранились рыбешки…
В назначенный час в ярангу к Орво стали собираться энмынцы. Шли главы семейств, взрослые дети мужского пола и деды, способные передвигаться самостоятельно. Орво приветствовал каждого, а стариков звал на почетное место и сажал не на жесткий китовый позвонок, а на мягкую оленью шкуру.
Когда все уселись и задымили трубками, Орво поднял руку и громко сказал:
– Земляки! Сегодня я вас собрал сюда, чтобы выслушать представителя новой власти Антона Кравченко, которого послал к нам Уэленский ревком. Он будет говорить о новой жизни на нашем языке.
Кравченко сделал маленький шаг вперед, откашлялся в кулак и заговорил:
– Жители Чукотки! Революционная волна докатилась и до этого дальнего края России и подняла ваши народы на борьбу против капитализма…
Все слушали очень внимательно и изредка переглядывались: в этой яранге никогда так громко не разговаривали, разве только тогда, когда приходилось заклинать злые силы и выпрашивать хорошую погоду.
А голос Антона Кравченко дрожал от волнения, и сам он внутренне заволновался, вспоминая свои речи на многолюдных митингах в хабаровских паровозных депо и во Владивостокском порту.
– Мы должны сбросить иго эксплуататоров! – последнее слово Антон произнес на русском языке, не найдя перевода в чукотском. – Изгнать торговцев и богатеев и взять жизнь в свои собственные руки!
Антон остановился передохнуть и вдруг увидел, как над ним смеется девушка, высунувшая лицо из малого полога. В ее глазах стояло выражение такого неподдельного удивления и лукавой насмешки, что Антон поначалу растерялся, потом мгновенно посмотрел на себя со стороны ее глазами и понял, что делает совсем не то, что надо.
Он остановился, не заботясь о завершении речи, посреди какой-то громкой фразы, вытер ладонью вспотевший лоб и уже совершенно другим голосом сказал:
– Делом надо идти к новой жизни, а не только словами.
Орво согласно кивнул из своего угла.
– Что же ты не говоришь нам об этом деле? – спросил Тнарат.
– Для того чтобы войти в новую жизнь, в первую голову надо быть готовым к ней, – спокойно заговорил Антон. – Мы должны открыть школу и учить детей грамоте. Умение различать следы человеческой речи откроет перед вами и вашими детьми дорогу к знаниям, которые накопило человечество, и поможет понять свое место на земле…
– Свое-то место мы знаем, – заметил Гуват.
– Вы должны понять и почувствовать, что чукотский народ, как и все народы Севера, это часть всего трудового народа России, члены дружной семьи народов Советской республики. Революция для вашего народа – это дорога к новой жизни, к жизни, в которой не будет места болезням и голоду… Ваши дети больше не будут умирать от неизвестных болезней, человек будет жить дольше и лучше!
Голос Антона Кравченко снова стал повышаться, но он тут же встретился с глазами девушки, все еще державшей голову под меховой занавеской полога.
– Ваши женщины получат равные права с мужчинами, – продолжал он, – жена больше не будет рабыней мужчины, а станет ему настоящим другом.
– Какомэй! – воскликнул несдержанный Гуват.
– Насчет женщин поговорим-ка лучше в другой раз, – вполголоса посоветовал Орво.
Антон молча кивнул.
– По постановлению Ревкома в Энмыне должна открыться школа. И вы должны мне помочь построить ее. Потом – надо выбрать Совет, в котором должны быть представители трудящихся людей.
– А если человек не может работать? – спросил Тнарат. – Если он болен или стар? Куда он денется?
– Я не говорю о том, чтобы отделаться он неработающих, – ответил Кравченко. – Когда я говорю: кто не работает, я имею в виду тех, кто живет за счет чужого труда.
– А у нас таких нет, – сказал Тнарат. – Каждый живет своим трудом. Да и мы сами не потерпели бы того, кто осмелился бы так себя вести.
«Да, глядя на Энмын, не скажешь, что тут ясно выраженное классовое общество, – с горькой усмешкой подумал Кравченко. – Но и жить так, как они живут, тоже нельзя…»
– У вас таких людей нет, – согласился Антон. – Но оглянитесь кругом. Вот у вас был торговец Роберт Карпентер. Знаете, сколько награбил он на вашей пушнине? Эти деньги трудно сосчитать. Да зачем так далеко ходить? Вспомните соседа вашего Армагиргина с острова Айон или же Ильмоча, на которого работают все пастухи его стойбища.
– Так ведь он уже стар, чтобы бегать за оленями, – заступился за родственника Орво. – В свое время побегал, сохранил стадо, и теперь у него больше всех оленей. И те, кто пасет его стадо, пасут и собственных оленей. С ним живут и такие люди, у кого вовсе ничего нет или так мало, что никогда бы не прожили одни.
– Вы думаете, что я вам не желаю добра? – спросил Кравченко.
– Нет, мы верим, что ты нам добра хочешь, – ответил после некоторого молчания Орво. – У тебя хорошие глаза, и ты пришел к нам с одним только добрым словом. Но то, что ты хочешь от нас, – это само собой разумеется. Кто не работает, тот не ест – это нам известно издавна. А чтобы люди делились друг с другом – это тоже ясно. То, что нам говорит твоими словами новая власть, нам понятно, и не надо нас звать к этому.
– Ну, раз так, то давайте поговорим о школе, – обрадованно сказал Кравченко.
– Но почему надо начинать новую жизнь с самого бесполезного дела? – спросил Тнарат.
Кравченко снова стал повторять доводы, говорил о науке, о будущем. Но самым убедительным, к его удивлению, оказалось заверение в том, что научившиеся читать и писать смогут быть торговцами.
– Зачем тогда всех учить? – подал голос Гуват. – Отобрать несколько человек – и достаточно. Остальные пусть занимаются своими делами. А то ведь получается нехорошо: выучим одних торговцев, а на охоту ходить будет некому. И будут новые торговцы сидеть и скучать.
– Да не только торговцами будут ваши дети, – Кравченко снова встал со своего места. – Они будут лекарями, учителями, знатоками машин. Скоро моторные вельботы заменят все ваши байдары, а хороший мотор слушается грамотного человека.
– Это верно, – заметил Тнарат, – наш мотор хорошо слушается Сона.
Молчавший до этого Армоль вдруг спросил:
– А почему Сона нет?
– Ушел ставить капканы, – ответил Орво.
– Или он против новой жизни? – предположил Гуват.
– Как же он может быть против, когда новая жизнь похожа на его прошлую? – заметил Армоль. – Но только почему он не пришел? Не он ли говорил, что грамота – начало гибели нашего народа? А, вспомните! Вот ты, Тнарат, пытался овладеть умением различать следы речи на бумаге…
– Говорил он такое, – после некоторого колебания произнес Тнарат и вдруг каким-то другим голосом добавил: – Но это было до установления новой власти. Наверное, сейчас он думает по-другому.
А в это время Джон Макленнан шагал, купаясь в белой тишине. Небо было ясно, и с чистого неба падали невесть откуда взявшиеся снежинки, цепляясь за ресницы, таяли и падали холодными каплями на щеки. Время от времени Джон тыльной стороной оленьей рукавицы осторожно смахивал влагу. Он шел, погруженный в размышления.
Вот и пришло то, от чего он убежал в свое время… И откуда у людей его расы постоянное желание обязательно переделывать мир? Кажется, человечество давным-давно должно было убедиться в том, что ни одно переустройство общества не сможет улучшить жизни человека. Быть может, самое лучшее – оставить все так, как есть, и попытаться найти свое место? Устроили революцию, затеяли гражданскую войну… Ну хорошо, восставайте на здоровье, стреляйте друг в друга, но не вовлекайте в это дело людей, которым надо жить своей жизнью…
