– Но ведь…
– Подожди возражать, – мягко остановил учителя Орво. – Ты не думай, что я не вижу пользы от грамоты для нашего народа. Но сначала человек должен быть сытым. Сначала надо его научить, как добывать пищу, огонь и кров над головой. Это сегодня самое нужное нашему народу.
– Ты предлагаешь закрыть школу? – спросил Кравченко.
– Зачем мне предлагать? – ласково улыбнулся Орво. – Ты сам должен все понять. Жир, который идет на освещение и отопление твоей большой яранги, мы отнимаем у маленьких детей и стариков. Человек, который мог бы помочь своей силой и молодостью, беседует с ребятишками, словно бабушка, а его товарищи в это время бредут во льдах, пропитание ищут… Неладно получается. Вот Сон…
– Сон, Джон! – раздраженно воскликнул Антон. – Он просто играет перед вами роль! Все они такие, эти буржуазные неудачники.
– Нельзя так говорить о человеке, которого ты еще плохо знаешь, – возразил Орво. – Давай-ка я расскажу тебе про его жизнь…
Орво говорил о том, что в общих чертах знал Антон Кравченко от разных людей и от самого Джона Макленнана. Он слушал, но внутреннее сопротивление не ослабевало: оно то уходило куда-то внутрь, то снова прорывалось наружу. Это было похоже на ревность.
– И то, что живет Сон с нами, это очень хорошо, ибо наш маленький Энмын познал великую истину, что все люди одинаковы, и заставил поверить в то, что белые люди – такие, как и все мы. То, что энмынцы, уэленцы и жители других селений Чукотки поверили вам, быть может, и заслуга Сона, потому что будь на нашем берегу одни Карпентеры, Караевы, Кибизовы – у нас никогда не родилось бы доверчивое отношение к белому человеку.
– Что же ты предлагаешь? – спросил Антон.
– Я хочу услышать то, что ты скажешь, – ответил Орво.
Кравченко задумался: и вправду продолжать обучение в этих условиях – смешно, бессмысленно и даже жестоко. Ведь кто-то должен лишился тепла, чтобы отдавать капли жира для школьных светильников… Вдруг перед глазами возникло лицо Пыльмау, ее выражение, с каким она подавала еду на деревянном корытце, знававшем лучшие времена. Жалкая кучка вареного мяса и квашеного зеленого листа… И осторожные движения отца и детей, которые берегли каждую крошку. Когда же ела сама Пыльмау? А Антон, не замечая ничего вокруг, проголодавшись за день, набрасывался на жалкую кучку, не думая о том, как досталась эта еда охотнику… Стыд вытеснил раздражение против Джона Макленнана.
– Прежде всего надо собрать сход и подумать вместе, – медленно сказал Антон. – И позвать на него Джона Макленнана.
Сход собрался в тот же вечер, когда небо запылало сполохами полярного сияния и заискрился, заблестел снег. Было так светло и празднично, что и Джон, и Антон вдруг взглянули друг на друга и в один голос произнесли:
– Так ведь сегодня рождество!
Орво, шедший чуть сбоку, спросил:
– Что такое?
Антон долго объяснял, пока старик не кивнул:
– А-а, знаю – кристмесс!
Охотники были усталые и неразговорчивые. Сегодня повезло одному Армолю. Он притащил крошечную нерпу, которая разошлась по всем ярангам. Печень принесли в ярангу Джона Макленнана, и жена Армоля подчеркнула, что это для учителя.
Первым заговорил Антон. Он сообщил о решении временно закрыть школу. Известие никого не опечалило и даже не заинтересовало. Это неприятно кольнуло Антона. Затем он коротко рассказал о том, что намеревается сделать Совет. Прежде всего нужно послать гонца в Уэлен, чтобы оттуда помогли продовольствием. Надо снарядить одну хорошую нарту и послать верного человека. Долго перебирали, кому это поручить, пока не остановились на Тнарате.
– А пока Тнарат едет, я буду охотиться вместе с вами, – с вызовом заявил Антон и оглядел сидящих в яранге.
– Будем сети ставить на нерпу, – сказал Джон Макленнан. – Раз Антон хочет попытать счастья в море, беру его с собой с завтрашнего дня.
Это заявление Джона Макленнана было встречено одобрительными возгласами, а Орво с удовольствием подумал, что, быть может, это и уничтожит отчуждение между двумя белыми людьми, каждый из которых был ему дорог.
Весь вечер Антон сочинял письмо в Уэлен.
Единственным подходящим местом для письменных занятий была холодная каморка. Антон сидел при свете длинного коптящего язычка жирника и старательно выводил:
«…Положение с продовольствием настолько ухудшилось, что я прошу для населения возможно большего количества муки, чаю, сахара и патоки. Совет, избранный населением Энмына, функционирует нормально. Занятия в школе в силу трудного продовольственного положения пришлось временно прекратить. Кроме вышеперечисленного, прошу выслать в счет жалованья продуктов лично мне в любом виде, вплоть до тюленьего мяса и жира в доступном количестве.
Внутреннее положение в Энмыне спокойно, если не считать того, что близкого контакта с проживающим здесь Джоном Макленнаном, уроженцем Канады, так и не установил. Открытого противодействия мероприятиям Ревкома канадец не оказывает, но его влияние чувствуется, что порой затрудняет работу среди местного населения…»
С большим трудом Кравченко исписал четыре листка бумаги и, собрав последние остатки тепла в застывших пальцах, написал личную записку Бычкову, где между прочим сказал: «Канадец ужасно мешает мне. Возможно, что он неплохой человек, но на данном этапе революционной работы он является помехой. Надеюсь справиться с ним. Живу в его доме, питаюсь им добытым, и все это, конечно, далеко не желательное положение для вестника новой жизни…»
Антон Кравченко едва успел запечатать письмо, как в каморку постучал Джон:
– Энтони, идите в полог, а то здесь вы окончательно замерзнете.
В пологе показалось так жарко, что Кравченко тут же скинул с себя меховую кухлянку. Здесь уже дожидался Тнарат. Приняв из рук Кравченко конверты, он поспешил к себе: надо было выехать спозаранку.
– А вы оставайтесь ночевать здесь, – посоветовал Джон Антону. – Завтра нам рано уходить в холодное море. Вы должны накопить в себе хоть немного тепла.
Антону и самому так не хотелось уходить из теплого мехового полога, что он без колебания согласился.
14
Охотничье снаряжение, которое досталось Антону Кравченко, принадлежало Токо: его камлейка и кухлянка из отборных оленьих шкур, которая нисколько не пострадала от времени.
Пыльмау помогала одеваться и невольно вспоминала давно прошедшее, когда она так же снаряжала молодого Джона Макленнана вместе с мужем Токо на первую морскую охоту.
Странное чувство охватило ее, и ей казалось, что она возвратилась на много лет назад: Джон был как Токо, а Антон – как давний Джон, которого она тогда училась называть Соном… Из глубины сознания выплывала, как назойливый поплавок, мысль: а вдруг Антон убьет Джона, как когда-то Джон… Нет, это глупая мысль.
Антон натянул на себя ладно пригнанную обувь с новыми травяными подстилками, аккуратно завязал края у щиколоток так, что меховые штаны и торбаса образовали одно целое, надел пыжиковую, мехом внутрь, кухлянку и на нее верхнюю – мехом наружу. Потом, уже в чоттагине, облачился в белую, истончившуюся от множества стирок, но еще крепкую камлейку, сшитую из мешков из-под американской белой муки.
Когда Джон подал Антону старый винчестер, тот самый, из которого он нечаянно застрелил Токо, Пыльмау не удержалась и отвернулась.
Джон не заметил ее состояния. Он был поглощен мыслью о предстоящем промысле и думал, куда лучше всего направиться, чтобы найти хоть маленькое разводье. Всю ночь он прислушивался к наружному шуму, стараясь уловить хоть малейшее дуновение ветерка, который мог бы разогнать прочно спаянные морозом льды, но тишина была до звона напряженная, заполненная сонным дыханием людей и собак. Он искоса посматривал на товарища, который казался неуклюжим в Токовой камлейке, с винчестером, в выбеленной тюленьей коже за плечами, и усилием воли Джон подавлял растущее внутри раздражение и злорадное желание показать этому большевистскому миссионеру, как достается настоящая жизнь.
Они вышли в синий сумрак, и студеный воздух ворвался в легкие, на секунду задержав дыхание. Громкий скрип снега под подошвами разнесся по застывшей тишине.
Немеркнущие зимние звезды усыпали все небо и казались такими большими, ясными и чистыми, что Антон удивился, вспомнив прочитанное где-то утверждение, что южные звезды – самые яркие и крупные.
Охотники зашагали под тень скал, нависших в конце косы, на которой стояли яранги. Антон старался идти след в след за Джоном. Канадец шагал молча, а Антон поначалу ждал от него хотя бы слова, потом утешился мыслью о том, что разговаривать на таком холоде трудно и бессмысленно. Прежде чем ступить под скалы, Антон замедлил шаг и оглянулся. Услышав, что его товарищ приотстал, Джон посмотрел назад и увидел неподвижно стоящего Антона.
– Что с вами?
– Смотрю на Энмын, – пробормотал Антон, – какое жалкое зрелище!
