– Что с вами?
– Смотрю на Энмын, – пробормотал Антон, – какое жалкое зрелище!
Джон, который никогда этого не делал, тоже глянул на утонувшие в снегу яранги и вдруг ясно различил у своей яранги фигуру Пыльмау. Она стояла неподвижно, как изваяние, и Джон подумал вдруг, так стоит всегда ли она, когда провожает его на охоту, или только сегодня? Теперь Джон вспомнил, какая она была сегодня необычная, странная, сосредоточенная, словно какая-то глубокая мысль затаилась в ее душе…
Джон вздохнул: тяжелая доля досталась Мау. С утра до позднего вечера на ногах, в непрерывных заботах о детях, муже и жилище. Кроме того, надо так распределить скудную добычу, чтобы ее хватило на длительный срок, и незаметно сделать так, чтобы кормильцу доставалось побольше. А сколько дополнительных хлопог принесло вселение в ярангу Антона Кравченко! Врожденное чувство гостеприимства столкнулось с ревностью, с желанием оградить мужа от постороннего влияния, оставить таким, какой он есть, и в то же время сохранить его в собственных и в глазах жителей Энмына достойным уважения.
Джон шел, машинально переставляя ноги: эту часть пути он мог пройти с закрытыми глазами, несмотря на го, что запорошенная снегом поверхность льда была покрыта торчащими со всех сторон острыми краями ропаков и торосов. Льдины сливались с белизной снегов, в синем сумраке полярной ночи горизонт придвигался вплотную и казался таким близким, что до него оставалось всего лишь несколько шагов.
Антон Кравченко старался идти след в след за Джоном. Но это ему плохо удавалось. Казалось, он ставил ноги прямо в ложбинки в снегу, оставляемые ногами Джона, но на пути движения ступни слишком часто попадались острые края торчащих льдин, которые больно били по пальцам и щекотали. Кроме того, несколько раз то правая, то левая нога так подворачивались, что только чудом Антон не растянул связки.
Пришлось идти, полагаясь на свое зрение. Стало немного легче, но Антон все же не уберегся и несколько раз упал, мысленно проклиная чернильную густоту сумерек и неприязненно глядя в спокойную спину Джона Макленнана, который шагал впереди, как хорошо налаженная машина. Канадец ни разу не обернулся, хотя не мог не слышать звука падающего товарища. Очевидно, он щадил его самолюбие.
Винчестер Антона болтался и разъезжал по спине, куда ему вздумается. Конечно, можно было поправлять его время от времени, но как это сделать, если обе руки заняты: в одной – посох с кружком, в другой – багорчик с крючком на одном конце и острым наконечником на другом для прощупывания крепости льда.
Кроме того, надо было смотреть, куда ставить ноги. Словом, Антону приходилось одновременно решать столько задач, что не прошло и часу после того, как охотники вышли из яранги, а он почувствовал, что у него совершенно нет сил идти дальше. Пот заливал глаза, но не было возможности остановиться и утереться. Пот вытекал из-под мехового малахая, едкий и пахучий: шкуры дубили человеческой мочой. Лишь изредка Антон ухитрялся ловким движением плеча слегка промокать лоб рукавом камлейки.
Антон уже готов был взмолиться или же рухнуть под тяжестью винчестера, как Джон обернулся.
– Думаю, что можно немного передохнуть, – сказал он спокойным голосом, словно все это время просидел в пологе, а не шагал по торосистому морю.
Не отвечая, Антон тут же, где стоял, повалился на лед, освободился от винчестера и откинул в сторону посох и багор.
Джон подобрал их, аккуратно воткнул в снег, поставил к ним винчестер в чехле и, подстелив под себя круг тонкого ремня, сел рядом с Антоном.
– Простите меня, что я так принажал, – виновато произнес он, глядя на измученное лицо товарища. – Я совершенно забыл, что вы впервые в море.
– Ничего, ничего, – вежливо пробормотал Антон.
– Нам надо застать короткий отрезок светового дня, чтобы увидеть нерпу в воде, – продолжал Джон.
– А далеко нам еще идти? – спросил Антон, с ужасом думая о предстоящем пути.
– Не очень, – ответил Джон. – Я точно не могу сказать, потому что нам надо еще пройти границу припая и выйти на движущийся лед.
– И что же, этот лед с большой скоростью движется? – спросил Антон, вспомнив, с какой стремительностью мчался ладожский лед по Неве, разбивался о Стрелку и быки Николаевского моста.
– Он так условно называется, – ответил Джон. – Сейчас он на самом деле довольно крепко стоит и, наверное, до самого Северного полюса неподвижен.
После короткого отдыха, когда Антону казалось, что ему уже не подняться со льда, идти стало даже легче. И вообще что-то переменилось вокруг, стало не так мрачно. Вынужденный следить за дорогой, Антон и не заметил, как поднялась заря и заняла полнеба. Цвет был такой глубокий и сочный, что небо казалось влажным.
Джон, не оборачиваясь, почувствовал, что русский наконец обрел настоящее дыхание. Вообще парень оказался дельный и из него вышел бы неплохой морской охотник, если бы он не занялся политикой и миссионерской деятельностью. И почему это у белых людей на каком-то отрезке их жизненного пути наступает неодолимое желание кого-то поучать, стараться обратить других в свою веру, заставить их думать такими же словами, что и они сами? Куда лучше было бы предоставить жизни идти так, как ей положено, не меняя, то есть не делая нарочитых усилий, чтобы изменить естественное течение. Природа, бог оказались достаточно предусмотрительны, чтобы все было целесообразным…
Джон вдруг увидел близко перед собой между двух остроконечных ропаков голодные глазки Софи-Анканау, и боль сжала его сердце. Целесообразность… Где-то ребенок объедается сладостями, пьет молоко, а дочка Джона Макленнана просит у матери кусочек прогорклого нерпичьего жира… Да, вряд ли это можно назвать целесообразным и правильным. Вот большевистское учение о равном распределении благ на земле. Ведь это древняя и несбыточная мечта человечества! История уже убедительно доказала невозможность ее. Вероятно, что так было когда-то, потому что жизнь маленьких чукотских общин приближается к этому идеалу. Но это происходит от скудости добываемого продукта. Как только заводится лишнее, сразу же начинаются скрытые обиды и возникает стремление отдельных людей получить побольше – и не только для потребления, а чаще просто для накопления и умножения своего богатства.
Джон шел и перебирал в мыслях жителей маленького Энмына. Есть очень слабые старики, которые не выдержат этой зимы. Есть совсем крохотные ребятишки, родившиеся в трудную осеннюю пору, – им тоже не дотянуть до весны. Приближается страшная пора прощаний навеки, и здесь уж помощи ждать неоткуда, кроме как от самого себя.
Алый рассвет медленно рассеивал голубую мглу полярной ночи. Мороз чуть отпустил, но он теперь не чувствовался, потому что тяжелая дорога по торосистому льду гнала кровь с бешеной скоростью.
Разводье было совсем крошечное, скорее узкая трещина. Джон взобрался на ближайший высокий торос и оглядел окрестность. Во все стороны простиралась ледяная пустыня, и нигде не было даже знака на открытую воду.
– Будем охотиться здесь, – устало сказал Джон.
Они расположились рядом за обломком льда, который Джон приспособил для укрытия.
– Только, пожалуйста, сидите тихо и не шевелитесь, если покажется нерпа, – попросил Джон.
Вчера он просидел целый день возле такою разводья, и за все время гладкая замерзающая поверхность воды ни разу не была нарушена.
– А что мне делать? – полушепотом спросил Антон.
– Ничего, – ответил Джон. – Сидите и учитесь терпению.
– Но я пошел с вами на охоту не для того, чтобы без дела сидеть, – с оттенком обиды возразил Антон.
– Что же делать, если на нас двоих только эта узкая полоска воды, – ответил Джон и пострался утешить Антона: – В следующий раз, надеюсь, нам повезет.
Охотники расположились рядом. Джон вынул из чехла винчестер и положил на упор, сделанный в ледовом щите-укрытии. Антон последовал его примеру. Джон искоса взглянул на его винчестер и попросил:
– Ради бога, только не стреляйте первым!
– Но если мы выстрелим вдвоем, шансов соответственно будет вдвое больше, – сказал Антон.
– Это не совсем так, – ответил Джон. – Надо подпускать зверя как можно ближе и бить только наверняка. Прошу вас еще раз – не мешайте мне.
– Хорошо, – пожал плечами Антон и демонстративно убрал винчестер в чехол.
Джон внутренне усмехнулся, но ничего не сказал. Он уставился на узкую полосу открытой воды, и мысли его снова возвратились к тем, кто остался в Энмыне в надежде, что он и другие охотники вернутся домой не с пустыми руками.
Медленно текло время. Ни один звук не нарушал безмолвия полярного моря. Тишина была физически ощутимой, и Антон явственно чувствовал ее тяжесть на своих плечах. Потом она стала такой невыносимой, что он повернулся к Джону и спросил:
– Долго придется так сидеть?
