Но теперь во вражеском лагере произошел раскол. Эрни Браун, приехавший, чтобы разбудить друга, приглушил звук телевизора.
— Думаю, Пит, в этом городе им обоим не хватит места.
— Ты думаешь, к заходу солнца один из них исчезнет? — спросил Холбрук.
— Хотелось бы. — Юридические комментарии, которые они только что услышали по Си-эн-эн, были не яснее политических требований ниггеров в их марше на Вашингтон за увеличение социальных пособий безработным. — Видишь ли, в Конституции ничего не сказано о том, как поступить в такой ситуации. Думаю, они сами могли бы решить этот вопрос на Пенсильвания-авеню еще до заката, взяв в руки револьверы сорок четвертого калибра, — с усмешкой добавил Эрни.
— Вот было бы зрелище, — отозвался Пит.
— Слишком по-американски, — покачал головой Браун. Он мог бы добавить, что Райан однажды уже был в таком положении — если верить газетам и телевидению. Да, совершенно верно. Оба припомнили, что это произошло в Лондоне, и, по правде говоря, испытывали гордость, что американец показал европейцам, как пользоваться револьвером, — они там ни хрена не понимают в оружии. Хуже голливудских актеров. Жалко, что Райан сошел с верного пути. А что касается этих россказней, почему он решил возглавить правительство, — да все они так говорят. Этот кретин Келти по крайней мере сослался на поддержку семьи, церкви, разглагольствовал о национальных ценностях. Все они жулики и воры, и этот не лучше. Хоть не лицемерил. Высококлассный мошенник или.., койот? Да, вот это верно. Всю жизнь был политическим мошенником, и такова его природа. Нельзя винить койота за то, что тот воет на луну; он просто родился койотом — вот и все. Конечно, койоты паразиты, от них никакой пользы. Местные фермеры могут убивать их сколько угодно... Браун повернул голову.
— Пит?
— Да, Эрни? — Холбрук протянул руку к пульту дистанционного управления, чтобы включить звук.
— У нас сейчас конституционный кризис, верно? Теперь Холбрук посмотрел на приятеля.
— Да, так утверждают все эти болтуны, эти «говорящие головы» по телевидению.
— А теперь стало еще хуже, верно?
— Ты имеешь в виду вмешательство Келти? Похоже на то. — Пит отложил телевизионный пульт. У Эрни появилась какая-то новая мысль.
— Что, если мы... — начал Браун и замолчал, глядя на фигуры, безмолвно двигающиеся на экране. Холбрук знал, что Эрни требуется время, чтобы мысли оформились, но часто они стоили того, чтобы подождать.
* * *
Уже после полуночи «Боинг-707» наконец совершил посадку в международном аэропорту Тегеран-Мехрабад. К этому времени члены экипажа действовали механически, словно зомби, — они находились в воздухе почти непрерывно тридцать шесть часов, что намного превышало допустимые пределы безопасности в гражданской авиации. К тому же их выводила из себя природа груза в заднем отсеке. К концу перелета настроение стало совсем отвратительным, так что во время длительного снижения они стали даже раздраженно ворчать друг на друга. Однако авиалайнер все-таки коснулся посадочной дорожки, хотя и с необычно тяжелым ударом, после чего каждый из трех членов экипажа испустил вздох облегчения и почувствовал смущение из-за раздражения, которое испытывал раньше. Старший пилот покачал головой, вытер усталой рукой лицо и между двумя рядами синих огней направил самолет к югу. Аэропорт служил еще и местом базирования иранских ВВС. Самолет закончил поворот и въехал на просторную разгрузочную платформу, отведенную для военных самолетов — хотя на нем была гражданская разметка, «Боинг-707» принадлежал к иранским ВВС. Пилоты с удовлетворением увидели, что здесь их уже ждали грузовые машины. Самолет остановился. Механик выключил двигатели, и старший пилот поставил его на тормоза. Все трое посмотрели друг на друга.
— У нас позади длинный день, друзья, — сказал старший пилот, извиняясь тем самым за собственную грубость.
— За которым последует не менее продолжительный сон, да поможет нам Аллах, — отозвался механик — именно он во время полета служил главной мишенью для резких замечаний пилота. Это означало, что он принимает его извинения. В любом случае они слишком устали, чтобы продолжать ссору, а после хорошего отдыха вообще забудут о ней.
Сняв кислородные маски, пилоты окунулись в густое зловоние, волны которого исходили из грузового отсека. Лишь крайним усилием воли летчикам удалось удержать позыв к рвоте, после того как открылись двери в хвостовой части самолета. Пока они не могли покинуть свои кресла. Самолет был до предела забит клетками, и выбраться из кокпита можно было лишь через окна — а это было ниже их достоинства. Приходилось ждать, пока закончится разгрузка, чтобы выйти на свободу, как это нередко случается с пассажирами на международных терминалах.
Разгрузкой занимались солдаты. Она проходила гораздо труднее и медленнее, так как командира не предупредили о необходимости рукавиц. Клетки имели проволочную ручку наверху, но африканские зеленые обезьяны были раздражены ничуть не меньше, чем летчики в кокпите, и делали все возможное, чтобы укусить или расцарапать руки, поднимавшие клетки. Солдаты реагировали на это по-разному. Одни лупили по прутьям, надеясь напугать обезьян. Другие, кто были поумнее, сняв куртки, пользовались ими, чтобы уберечь руки. Скоро возникла человеческая цепочка, и клетки с обезьянами по одной стали передавать и устанавливать в машины.
Погрузка сопровождалась невероятными звуками. Этой ночью в Тегеране едва тянуло до десяти градусов, намного ниже привычной для обезьян температуры, но это ничуть не охладило их общего возбуждения, которое было разогрето событиями последних дней. Обезьяны реагировали на это новое ощущение таким визгом и ревом, что они были слышны далеко за пределами разгрузочной площадки. Даже те, кто никогда прежде не слышал обезьяньих воплей, не могли спутать их ни с чем, но с этим ничего нельзя было поделать. Наконец погрузка закончилась. Дверь кокпита открылась, и пилоты смогли увидеть, во что превратился их обычно безукоризненно чистый самолет. Они не сомневались, что пройдут недели, прежде чем удастся избавиться от вони, да и чистка отсека была непростым делом, о котором сейчас лучше было не думать. Они постарались поскорее миновать хвостовой отсек и спуститься по трапу, чтобы пройти на стоянку к своим автомобилям.
Обезьян повезли на север. Это был третий — или четвертый, — но определенно последний этап их путешествия на автотранспорте. На этот раз поездка оказалась непродолжительной. Грузовые фургоны выехали на шоссе с разделительной полосой, миновали развязку, «клеверный лист», построенный еще во времена шаха, и затем направились на запад, к Хасанабаду. Здесь находилась ферма, уже давно приспособленная для той цели, с которой привезли из Африки обезьян. Ферма была государственной и служила экспериментальной станцией для выращивания новых видов сельскохозяйственных растений и испытания удобрений, но сейчас была зима и работы замерли. Только что сюда привезли финики из юго-восточной части страны. Обезьяны почувствовали их запах, как только машины с клетками подъехали к недавно построенному трехэтажному зданию. Знакомый запах еще больше взволновал животных — им не давали ни воды ни пищи с того момента, как они покинули свой родной континент, а теперь с запахом появилась надежда на еду и к тому же вкусную, какой и должна быть еда приговоренных.
* * *
«Гольфстрим G-IV» совершил посадку в Бенгази точно по расписанию. Вообще-то рейс оказался приятным, насколько это возможно при таких обстоятельствах. Даже воздух, который обычно над центральной частью Сахары отличается турбулентностью, на этот раз был спокойным, так что полет прошел гладко. Сестра Жанна-Батиста почти не приходила в сознание, лишь несколько раз открывала глаза и засыпала снова. По сути ей было комфортнее, чем остальным четверым на борту, — защитные костюмы не позволяли им выпить и глотка воды.
После посадки двери самолета остались закрытыми. К нему подъехали два автозаправщика, их водители присоединили шланги к длинным белым крыльям. Доктор Моуди все еще нервничал и не спал. Сестра Мария-Магдалена дремала. Она была так же стара, как и ее пациентка, и последние дни провела почти без сна, ухаживая за нею. Очень жаль, хмуро подумал Моуди, глядя в иллюминатор. В его сердце больше не было ненависти к этим людям. Прежде он чувствовал иначе. Ему казалось, что все европейцы являются врагами его народа, но эти двое были другими. Их родина сохраняла нейтралитет по отношению к его государству. Они совсем не походили на аниматических африканских язычников, нечестивых и не верящих в истинного Бога. Эти две монахини посвятили свою жизнь служению Ему, и Моуди удивило, что обе с уважением относились к его религии и его молитвам. Но особенно его трогало их убеждение, что христианская вера является дорогой к прогрессу, а не слепым признанием предопределенной судьбы, что составляло часть исламского вероисповедания. Мария-Магдалена держала в руках продезинфицированные четки, которыми она пользовалась, вознося свои молитвы святой деве Марии, матери пророка Иисуса, к которой Коран относился с таким же уважением, как и Святое писание Марии-Магдалены, к тому же дева Мария была образцом женщины, лучшей из всех женщин, когда-либо живших на земле...
