Меритатон, заметив пассивность своего супруга, забеспокоилась.
— Что с ним? — спрашивала она у Аа-Седхема. — Он болен?
— Если он и болен, то мне кажется, что это болезнь души, а не тела. Она возникла сразу после его долгой беседы с советником, но он мне рассказал лишь немногое из этого разговора. Меня поразила одна фраза, только она была связной: «Я менее важен, чем моя статуя, и у меня столько же власти, сколько у нее». Не знаю, что такого ему сказал Тхуту, чтобы Сменхкара пришел к столь мрачным выводам.
— Может, это от жары?
В этом году сезон Сева был невыносимо знойным, особенно в Фивах.
— Я думал, что воздух Ахетатона ему был бы полезен, но, когда я предложил ему вернуться туда, он отказался.
К великому неудовольствию Неферхеру, Меритатон ужасно нервничала и решила сама расспросить своего супруга.
— Все обеспокоены твоим состоянием, — начала она без обиняков. — Ты нас повергаешь в отчаяние, меня и Аа-Седхема. Что с тобой?
— Ну вот, у царя нет даже права задуматься, — ответил он со слабой улыбкой.
— Ты не задумчив, ты выглядишь больным.
— Может, и так.
— Какой болезнью ты страдаешь? Аа-Седхем не смог найти для нее названия.
Царь равнодушно обмахивался веером.
— Болезнь называется «быть царем», это совершенно точное название.
Меритатон потеряла дар речи. Разве ноша царя может восприниматься как болезнь?
— Я не понимаю тебя.
Сменхкара положил веер на колени.
— Мой брат и твоя мать были убиты ради спасения царства. Мы лишь жертвенные животные.
Впервые рассуждения супруга ужаснули ее. Приоткрылась дверь таинственной могилы, которой является сердце всякого человека. В данном случае это было сердце ее супруга, царя.
— Мы не являемся повелителями царства, — продолжал Сменхкара. — Это царство наш повелитель.
Он повернулся к ней. Холодный взгляд, горькая складка у рта.
— Даже ты принесла жертву на алтарь царства. Помнишь, что ты мне сказала: «По линии моего отца рождаются только девочки».
Поэтому ты забеременела от мужчины, чье семя, как ты надеешься, принесет тебе мальчика.
Меритатон судорожно сглотнула, ее сердце часто билось. Нет, Сменхкара не болен. Его поразило озарение.
— Если я и сделала это, то и в твоих интересах как царя, — заявила она и добавила: — В интересах нашего правления.
Он кивнул.
— И ради стабильности царства.
— Даже если все так, как ты говоришь, — сказала Меритатон, — твой отец правил долго, годы его правления были мирными. Он умер своей смертью, и не важно, был он жертвенным животным или нет. Неужели ты хочешь, чтобы все: твоя семья, министры, придворные, жрецы — считали тебя человеком с угасающим здоровьем, ни на что не годным?
Сменхкара бросил на нее загадочный взгляд.
Она была его союзником. Возможно, она им и останется. Меритатон его поддерживала в противостоянии с Аем. Сейчас она пришла подбодрить его. Она хотела, чтобы он хорошо играл роль царя. Но кем же он мог быть, кроме как царем?
— Твоя печаль все подвергает сомнению. Она дает преимущество твоим врагам. Ты этого хочешь?
— Нет, — тихо ответил он.
— Возьми себя в руки. Ты ведь должен защищать и меня.
Говоря это, она подумала, что потомки мужского пола Аменофиса Третьего были почему-то хрупкими созданиями. Меритатон вспомнила мечтательный взгляд ее отца Эхнатона и его походку: он скользил над землей, словно тень.
Даже юный Тутанхатон был далеко не таким, каким должен быть мальчик его возраста.
— Ты права, — согласился Сменхкара.
Он поднялся и обнял ее. Потом поцеловал.
Меритатон спросила себя, следует ли ей оставаться рядом с супругом в Фивах в течение всего сезона Сева.
Для чего же тогда нужен Аа-Седхем?
Царская чета и представители высшего сословия были не единственными, кто страдал от жары в сезон Сева в Фивах. В полуденные часы город превращался в раскаленную жаровню. Люди даже не выходили на улицу между полуднем и четырьмя часами, а если и выходили, то лишь для того, чтобы освежиться в Великой Реке. Некоторые, в основном писари из-за своих лысых голов, получали апоплексический удар, пробыв на солнце не более четверти часа. Кроме этого, их часто кусали гадюки или скорпионы, попадавшиеся на пути. Аа-Седхем был удивлен, найдя на террасе царских апартаментов стеклянный флакон, который искривился, пролежав на солнце на каменном ограждении несколько часов.
Помучавшись какое-то время, Меритатон решила все же вернуться в Ахетатон вместе с Анхесенпаатон, Неферхеру и Тутанхатоном. Она была уже на шестом месяце беременности, и это было хорошо заметно. Хумос явился поздравить ее, произнести молитвы и совершить жертвоприношения богам для процветания династии. Придворные дамы тоже присоединились к поздравлениям, желая счастливого протекания беременности. Каждый день к Уадху Менеху поступали подарки от землевладельцев, в основном это были фрукты, символизирующие плодородие. Уадх Менех, в свою очередь, передавал их управляющему Дворца царицы.
Невообразимая жара не способствовала нормальному течению первой беременности. Обеспокоенная тем, что моча у нее стала темной, Меритатон узнала от Аа-Седхема причину этого: через кожу она теряла большое количество воды, которая должна была выходить другим путем. Он посоветовал ей много пить или дождаться сезона Жатвы в Ахетатоне, потому что опасался за ее здоровье и здоровье еще не рожденного ребенка. Она решила ехать.
Провожая ее на корабль, Сменхкара уверял, что не сможет долго жить без нее и что в скором времени он присоединится к ней, пусть и ненадолго. Поцеловав ее, он сказал:
— Ты моя сила.
Она поднялась на «Славу Амона» скрепя сердце и смотрела на силуэт своего царя, стоявшего на пристани, до тех пор, пока он не исчез из виду.
Странная ситуация: быть привязанной к одному мужчине, а любить другого.
— Bin tchaou!
Шабака, сидящий в кресле в закрытом саду, возвел глаза к небу и спросил, кто научил попугая таким непристойным словам.
— Ir herou nefer! — крикнул он, надеясь улучшить речь попугаев.
Это означало: «Сделай так, чтобы твой день был счастливым».
Попугай не ответил. Шабака повторил попытку. К его удивлению, ему ответила подруга попугая:
— Ir herou nefer!
Нубиец захлопал в ладоши, и самка повторила свое пожелание и прилетела к нему. Шабака взял финик из вазы и протянул его птице, чтобы вознаградить ее.
В сад, сопровождаемый гепардом, вошел Ай. Он сел на свое обычное место на скамье. Вид у него был озадаченный. Гепард улегся с выражением вечной печали на морде. Так они и сидели в тягостной тишине, пока Шабака не сделал то, что должен сделать всякий придворный: поинтересовался настроением господина.
