когда кормят вкусно и поят щедро? Вот и Ярош бежать не собирался. Не из тех он, кто от проблем бегает. Бланку жалко, конечно, но утром похоронят честь по чести, а если все-таки уйдет водой, то должна быть справедливость. Не он ее снасильничал почти у межи, не ему и ответ держать!
Уверенность его поколебалась ближе к вечеру, когда почти все разошлись и к охмелевшему жениху подсел сам кузнец. Габа пил много, но не пьянел, только мрачнел все больше.
– Бланка от тебя предложения все ждала, я оттого всем женихам отказывал, – буркнул он. – А вона как повернулось. Из-за тебя она в омут полезла, не спорь, знаю я, из-за тебя не упокоится. Чует отцовское сердце, не упокоится.
Ярош только отмахнулся, но внутри засело: то есть как это? Из-за него каждые русалии на поле сбежать хотела? Неужто он бы за зиму на посиделках не понял? Глазками Бланка в него не стреляла, зимой провожать до дома не звала. Но на поле ему тоже показалось что-то странное. Будто Бланка и впрямь туда идти не хотела, но пришла за ним.
Ярош помотал головой. Не, придумал все Габа. Горе в нем говорит, и только.
Сливовая наливка была прошлогодняя, оттого хитрая. Сладкая и густая, она казалась совсем не крепкой, но Ярош только уронил голову на мгновение, а очнулся уже один в избе. Да ладно бы один! Рядом с Бланкой, привязанный за ногу, точно какая скотина, к скамье, где лежала мертвячка. Ярош потер лицо, сбрасывая хмельную сонливость, и присел на скамью, стараясь не касаться нарядной юбки.
Река не успела испортить красивое лицо Бланки, сгладить черты, раздуть тело. Рыбы не объели его, волосы не успели черпнуть тины и водорослей. Она была очень бледная и не дышала, а в остальном ровно живая. И Ярош против воли вспомнил ее на поле. И неясно, виноват ли был не выветрившийся хмель или какая-то жалость, которую снова он испытал к Бланке, но Ярош потянулся вперед и прижался губами к сомкнутым губам невесты.
Они были холодные и чуть жестковатые, словно ошпаренная свиная шкурка на ломте холодного мяса. Неприятные.
Ярош отпрянул, понимая, что поступил глупо. К чему ему целовать мертвячку, будь она сколько угодно его невеста?
Подняться и сесть прямо не получалось. То ли он запутался во всех этих праздничных тряпках, то ли сел неудобно. Он дернулся, отчего тело дернулось следом. Нет. Не следом! Бланка села сама. Открыла некогда синие, а теперь белые глаза.
– Чур меня! – отодвинулся от невесты Ярош. Хмель слетел как не бывало. – Чур!
Никто из парней никогда не видел, как рождается мавка. А те, кто видел, не сумели рассказать. Так что для Яроша все было в новинку.
У реки он множество раз видел, как из личинки стрекозы вылезает взрослая особь. Мальчишки любили подбирать этих личинок и кидать их под дверь бани, чтобы послушать ругань банника, он почему-то таких шуток не терпел. Личинка выбиралась из воды на стебель растения, трескалась кожа на спине, и оттуда выбиралась стрекоза. Знал он также, что мавки дырявые – со спины все внутренности видать, оттого и обнимать кольцом мавку ни одному парню в голову не придет. Бесспиные девки, только ночью на русалиях на что и годятся!
О чем Ярош не задумывался, так это о причине, почему мавки вдруг становились таковыми. И вот теперь предстояло это узнать. Ему бы ковырять непослушными пальцами крепкий узел на веревке, а он, как телок, пялился на сидящую Бланку, на которой трещали платье и, чуть глуше, но сочнее, – кожа и плоть.
Бланка уронила голову на грудь, будто устала держать прямо, продолжая мертвыми белыми глазами глядеть прямо перед собой, а ее спина продолжала разрываться, выпуская наружу другое существо. Гибкое и тонкое, совершенно нагое и лишенное женских прелестей, оно отличалось серой и на вид очень плотной кожей, острыми темными когтями, бывшими словно продолжением длинных пальцев… Существо вылезло по пояс и зыркнуло на Яроша желтыми кошачьими глазами. Отражение ли собственного бледного испуганного лица в глубоких вертикальных зрачках или острые треугольные зубы в приоткрытой пасти существа, но что-то заставило Яроша очнуться.
– Беску-уд… – с отвращением и ужасом прохрипел он. – Бескуд!
Бескуды встречались не слишком часто, и деревенские полагали, что это оттого, что пещер поблизости нет. Это тебе не безмозглый упырь. Бескуд – тварь хитрая и кровь пьет не в пример ловчее. Ну и всем было известно, что бескуды зреют в коконах под сводами пещер, а ночами выползают наружу и порой добираются до людей, чью кровь любят больше любой прочей. А оказалось вон как!
И Ярош продолжил дергать узел, еще надеясь на побег. Бескуд же проворно выскользнул из тела Бланки, которое снова село прямо.
Чего Ярош совсем не ожидал, так этого того, что первой его схватит Бланка. То есть мавка. Теперь Ярош видел, что мавка окончательно вылупилась. Старая кожа облезла клочьями, висела еще на влажных бледных руках и открывшейся из-за разодранного платья груди, бесцветные мертвые глаза сверлили его любопытным взглядом, а уж когда Бланка разомкнула бледные губы, Ярош знал, что услышит.
Хихиканье.
И все равно она застала его врасплох, когда обхватила холодными лягушачьими руками и вцепилась мелкими острыми зубами в шею. Ярош взвыл и задергался, пытаясь освободиться от рук своей мертвой невесты, но тщетно. Он давно забыл о своей жалости к Бланке. Царапал ее ногтями, обламывая короткие ногти, пытался давить на глаза, чувствуя под руками вязкую жидкость. Но тщетно. Бланка кормилась. Для новой мавки русалий не существовало, она хотела есть, и все тут.
Нападение бескуда Ярош воспринял почти с облегчением. Бескуд не рвал плоть мелкими зубами, он вполз на Яроша, удобно устроился на животе. Полоснул когтем чуть ниже пупка, короткая острая боль, и все. Сложил безгубый рот трубочкой и высунул острый черный язык. Ярош давно перестал вырываться, глядя будто зачарованный, как ныряет блестящий от крови язык в рану и обратно. Налакомившись, новорожденный бескуд прильнул к краям раны ртом, и Ярош почувствовал тошноту вместе с болью, что рождал длинный острый язык, снующий в его внутренностях. От боли или потери крови он давно должен был потерять сознание, но вместо этого глядел и глядел в яркие кошачьи стекляшки да слушал хлюпанье под ухом, где неряшливо продолжала кормиться Бланка.
Первыми отнялись ноги. То ли совсем лишились крови, то ли острая боль в спине была тому виной, не иначе как бескуд добрался до хребта и высасывал из него сердцевину,
