Была еще крохотная, микроскопическая доля надежды. Сумка и банка не пролезут в бортовое отверстие, застрянут, останутся на корабле. Но бутерброд упал, как всегда, маслом вниз.
Во всем этом была видна рука дьявола, как потом говорил Дик Рибейра.
Подплыв к отверстию, сумочка с деньгами притормозила и, словно благовоспитанная леди, пропустила вперед подружку. Первой ушла в океан банка с семенами. За ней скользнула и сумка.
Возможно, штурман «Святой Марии» закончил бессмысленное в своей основе определение координат лайнера, записал в книжечку, а прибор спрятал в футляр.
— Дик, а Дик? Как же это так?! Пойдем, Дик. Делу все равно не поможешь, а спрятаться надо, тебя наверное ищут, черт с ними, с деньгами, были б мы живы и здоровы...
— Пойдем, Миму, я все же неудачник, что ни говори, а я неудачник. Такое дело... Ты права, черт с ними, на худой конец у меня есть карта — это дело верное, чистое дело, не то что эта поганая торговля поганым бонцом, но все-таки... ох, Миму, Миму, везет тебе с неудачниками, прямо-таки судьба твоя всю жизнь возиться с неудачниками...
47
Возмущенный Хуанито все еще ругал Дика. Выбитая из рук Питера Ика чашка упала на пол и разлетелась. Горячий кофе пролился прямо на брюки классика.
Питер Ик встал, промокнул салфеткой колена, вытер платочком усы, потом вытер залитые кофе руки и направился к выходу. Касаясь двери, он еще слышал возмущенные возгласы Хуанито.
И вдруг все смолкло. Пропал гул машины под ногами, замолкли на всех палубах многочисленные транзисторы, стих шелест бриза.
Затем все исчезло.
И тогда перед глазами появилась книга. Страницы в ней шевелились, точно живые, и перелистывались с дьявольской скоростью, но все равно он успевал прочесть все, успевал запомнить все, все до последней точки. За долю секунды даром ясновидения он познал эту книгу. Ее героев, их мысли, чувства, слова.
Он знал начало и конец. Он знал все.
Это была его сто семьдесят первая книга.
Пошатываясь, писатель вышел из бара и лунатическим шагом прошел к себе в каюту. Там он присел к пишущей машинке и начал печатать со скоростью около 500 слов в минуту. Как известно, почти столько же пуль выпускает пистолет-пулемет Томми.
Через два часа новый роман Питера Ика был закончен. Одновременно был установлен и рекорд скоропечатания. Творческая работа поднялась на угрожающую для издателя и читателя вершину. В воздухе запахло книжным ураганом, переходящим во всемирный бумажный поток...
Ик устало опустил руки. Рядом с машинкой высилась кипа отпечатанных листов. Они еще не были разложены по экземплярам. На верхнем листе значилось:
«Семь банок кофе» (Фантастический антидетектив)
Трансатлантический лайнер «Святая Мария» готовился покинуть порт Белен... и т. д.
48
Необъятный величественный закат продемонстрировал положенную гамму красок и растворился на горизонте. Застывшее в невероятном крене по отношению к курсу «Святая Мария» облачко поймало последний луч и превратилось в перламутровую летящую тарелку. Но скоро и его проглотила ночь. Зато залитый светом лайнер скользил по черному лаку океана, как «Летучий голландец» в день юбилейного карнавала утопленников. Впрочем, грешникам морей даже не снилось такое веселье.
На всех палубах гремели оркестры. Танцевали под открытым небом. Прямо под Южным крестом, точным подобием того, который трепетал в фиолетовом ромбе на кормовом флаге.
Сёрф, шейк, халли-галли, фраг, мэдисон и бассанова сменяли друг друга без перерыва. Временами рокот барабанов и рев труб заглушали раскаты смеха. Привлеченные голубоватым огнем «Святой Марии», на головы танцующих шлепались ошалевшие летучки. И каждый раз это вызывало бешеный восторг. Все было именно так, как обещали туристские проспекты.
Женя и Лоис не принимали участия в общем веселье. Им было немного грустно. Кроме того, Женино развитие по части танцев остановилось на рок-н-ролле. Они стояли рядышком и, свесившись за борт, следили за призрачным отражением корабля. Светящаяся тень застыла в мазутном зеркале, и далеко-далеко в небе смутно блестела другая тень. В этом была загадка, которую не стоило разгадывать, и грусть, и южная пряная тишина.
Еле ощутимо вибрировали перила. Прогудел обозначенный красными и зелеными огнями встречный корабль.
«Святая Мария» шла, как говорится, в галфвинд, и упоительный ветер бил прямо в лицо. Вращающийся прожектор обрушивал дымный меловой свет на согнувшиеся фигурки и сразу же уносился к танцующим.
А «Святая Мария» шла строго намеченным курсом, и каждый оборот гребных валов приближал ее к цели. Меньше суток оставалось до конца путешествия.
Женя, естественно, думал о неизбежном расставании, сосредоточенно следя за светлыми струями внизу, бьющими из шпигатов. Лоис, наверное, думала о том же, хотя часто оборачивалась и подолгу глядела на танцевальное неистовство.
— Разве это танцы? — вдруг сказала она. — Вот коко, бамбело и замбе — совсем другое дело! Поглядел бы ты, рыжий, как их отплясывают кариоки-негры!
Женя согласно кивнул, хотя вряд ли понял, что она сказала.
В этот момент неизвестно как оказавшаяся в открытом море бабочка нимфалида бессильно опустилась прямо на голову Лоис. Раскрыв крылышки, она затрепетала сверкающей диадемой, отчаянно цепляясь лапками за мятущиеся на ветру черные пряди.
«Сам океан венчал царицу ночи», — как сказал бы в этом случае Питер Ик.
Женя оценил всю важность момента, весь его, так сказать, неожиданный лирический подтекст, но ничего не сказал.
Разговор явно не клеился:
«Значит, завтра мы прибываем». — «Si»[7]. — «И расстаемся». — «Si». — «Хорошо, что мы все же встретились, а то, что расстаемся, — это не беда. Ведь правда?» — «Nāo importa»...[8] — «Ты очень хорошая, Лоис! Ты удивительно хорошая... — «Obrigado»[9].
Нет, разговора явно не получалось. Каждый думал о своем и на своем языке. Чудовищные английские фразы, с помощью которых они обычно обменивались самой минимальной информацией, никак не вязались с этой ночью.
— Boa noite, senhores![10] — послышалось у них за спиной, Это был Альберт, удивительно способный к языкам. Повторенную несколько раз про себя фразу он произнес с неподражаемым изяществом и легкостью.
— This is friend of mine Albert![11] — Женя сказал точно так, как это посоветовал совсем недавно Иванов.
Теперь они молчали уже втроем. Но сродство душ было необратимо нарушено. Внутренний диалог оборвался.
Женя не то чтобы был этому рад. Но грусть как-то сама собой развеялась. Он с интересом подумал о дальнейшем своем путешествии и понял вдруг, что ужасно соскучился по дому.
Арк. Локерман
ПОЧТИ ОХОТНИЧИЙ РАССКАЗ
Щелгунов, старый охотник, очень тогда удивлялся: ну и зверь нынче пошел, совсем не чуткий, не активный. Это уж такая удача, расскажи — не поверят!
Активность тогда, к счастью, проявил только Женька. Считать его удачником нельзя. Как только проявит он активность, так неприятности. Ему не везло. Дело об извлечении сигарет из автомата с помощью приспособления собственной конструкции прекратили за несовершеннолетием изобретателя. Приспособление все признали хорошим, но все же пришлось Женьке школу покинуть, подать заявление в вечернюю и начать трудовую жизнь.
Мама всем рассказывала про Женькины беды, и глаза у нее при этом становились такими, что ей очень сочувствовали.
Обсуждались разные варианты — на стройку, в сапожную мастерскую, почтальоном, в штамповый цех и так далее.
Дельный совет маме подала сослуживица:
— Отдайте его в геологи! Он там, в тайге, горя хлебнет, станет городскую жизнь ценить и вас слушаться!
— Да кто ж его возьмет? — вздохнула мама.
Оказалось, что сослуживица говорила не зря — у се племянника есть знакомая, которая недавно переселилась в новый дом, и соседка у нее там инженер-геолог, такая худенькая, но симпатичная блондинка. Так вот, она говорила, что в их партию на сезон нужны рабочие и берут старшеклассников. Сами понимаете, самостоятельные люди к ним не больно-то идут!
Знакомство состоялось. Женька не предполагал, что инженер, да еще геолог, может выглядеть почти как его одноклассница, но Надежда Ивановна оказалась такой. Старше она выглядела только из-за очков в тяжелой черной оправе.
Она сказала:
— Пойдемте к Маркову, начальнику нашей партии.
На пути она предупредила Женькину маму:
— Видите ли, Федор Андреевич человек отзывчивый, но не всегда бывает понятно, когда он шутит. Про него говорят, перефразируя Бабеля, что он среди геологов слывет грубияном.
Мама Бабеля не читала, но все это не предвещало хорошего, и она вздохнула.
Женя уже приобрел некоторый опыт поисков работы, знал, что все начинается с паспорта и анкеты.
