Осторожно раздвинув ветки, Женька заглянул туда и увидел овальную щель между глыбами, такую, что залезть вполне можно.
Он подобрался, заглянул не дыша. Увидел только хворост, который устилал лаз и почти доверху прикрывал правую его половину.
Вдруг Женька ясно услышал — что-то шевельнулось, зашуршало!
Он вздрогнул, отполз, сжимая молоток. Значит, барсук там!
Появилось новое интересное дело.
«Не повезло с рудой, повезет с другим, — подумал Женька и пожалел, что оставил спички в рюкзаке. — А впрочем, успею, — решил он, — ведь барсуки вылезают только ночью».
Бесшумно он вскарабкался на глыбу. Приметил, что корневище упавшей лиственницы как раз на одной линии с лазом.
«Наверно, пещера продолжается сюда и лиственница эта держалась еле-еле», — подумал Женька.
Он тихонько разгреб в яме возле корневища ветки оранжевую опавшую хвою, нащупал отверстие, небольшое, с голову.
«Ясно, запасной выход! Может, еще есть?» — Он огляделся, не увидел ничего подозрительного и побежал как мог быстро.
— Тетя Надя, пойдемте, я там нашел очень интересное! — выпалил он, тяжело дыша.
Надя, не поднимая глаз, дописала до точки, положила записную книжку и карандаш в сумку.
— Нам же все равно почти по дороге, — умолял Женька, — там мы и поедим.
Понять, что увидел Женька, было трудно, он говорил то о жилках кальцита, то о каком-то барсуке.
Надя решила посмотреть. Она шла неторопливо, Женька рядом с ней трусил рысцой, ему не терпелось.
— Я разведу костер, дым его выгонит, он побежит вверх, а там, у корневища, стану и как... — Женька яростно махнул молотком.
Надя остановилась, внимательно посмотрела на него сквозь очки:
— Женя, он, наверно, кусается!
— Да что вы, тетя Надя. Он шишками питается и вообще маленький! Но мех хороший. Два воротника получится, вам и маме. И Федор Андреевич велел пленку сжечь, все равно костер надо, — добавил он, опасаясь, что она не согласится.
Подошли к яме у корневища.
— Стойте здесь, — прошептал Женька.
Большим камнем он прикрыл дыру на дне ямы, оставив только щель, чтобы барсук еле-еле мог высунуть голову. Молоток поставил наготове, рядом с лиственницей. Взял из рюкзака спички, пленку, бумагу, одними губами сказал: «Я сейчас» — и соскользнул на нижнюю площадку к лазу.
Надя сняла полевую сумку, положила ее на рюкзак, устало потянулась, потерла занемевшее плечо.
Женька подобрался к пещере, прислушался.
Было тихо.
«Неужели ушел? Нет, свежих следов вроде не видно», — решил он.
Высокое белое облако скрыло солнце, и сразу стало сумрачно, для глаз приятно, но как-то беспокойно. Надя взглянула на часы.
«Половина второго. Ничего, засветло успеем», — подумала она.
Костер Женька соорудил по всем правилам — вниз, шапкой, бумагу, всю, что была, не жалея. Над ней тонкие сухие веточки, березовую кору и фотопленку, выше, шатром, валежник. И еще присыпал мхом, чтобы дыму было больше.
Вытащил сразу пять спичек.
Зажег пучком, прикрывая ладонью, чтобы там, в пещере, вспышки не было видно.
Услышал, как загудела, разгораясь, бумага, и побежал. Едва успел Женька вскарабкаться на глыбу, схватить молоток, чтобы ударить барсука, как внизу, над костром, повалил дым, кудлатый, непроницаемый, черный.
И у ног Женьки, из-под корневища, дым вырвался, заклубился.
В то же мгновение будто завыли пароходные сирены. Оглушило до звона в ушах.
Земля задрожала, как в страшной сказке про подземного великана.
Надя громко закричала, но голос ее потонул в какофонии звуков.
И Женька и Надя замерли, не понимая, что происходит, что надо делать.
Валун, которым Женька прикрыл дыру, вдруг высоко подпрыгнул. Земля под ним треснула, как арбуз, что-то мелькнуло, схватило Надю за голенище сапога, сильно потянуло вниз!
Она завизжала истошно, ужас вдвое расширил ее глаза. Сквозь дым она увидела когтистую лапу, которая дотянулась до нее из дыры.
Надя рванулась прочь, падая на Женьку. Голенище лопнуло, когти, больно царапнув ногу, соскользнули, вцепившись в полевую сумку, поволокли ее.
И в этот миг валун упал назад, прямо на оскаленную клыкастую морду, которая судорожно рвалась из дыры к свету, к воздуху!
Медведь! Медведь!
Они бежали, скользя и спотыкаясь, по болоту, проламывая лед, ни на секунду не разжимая рук. Даже когда путь им перегораживало дерево, они обегали его с одной стороны.
Держаться вместе, быть вместе — только это они сознавали отчетливо.
Они бежали изо всех сил, не разбирая дороги. Женька тянул за собой Надю как трактор. Он часто оглядывался, ничего страшного не видел, да и рев затих, но остановиться было невозможно.
Ноги бежали сами, и все внутри дрожало.
Надя тоже оглядывалась, хотя это было бесполезно — она потеряла очки. Впервые она продвигалась по лесу, не сообразуясь с картой, лишь каким-то смутным, шестым чувством угадывая, где должен быть дом!
Инстинкт не подвел. Все так же держась за руки, не разговаривая, спеша изо всех сил, добрались они до дворца Шелгунова.
* * *
За столом, возле самовара, Марков и Вахтанг играли в шахматы. Это был блиц, когда дорога каждая секунда, поэтому они толком даже не взглянули на вошедших.
То и дело раздавались сухие щелчки переключения шахматных часов.
Надя и Женька стояли молча, осваиваясь с тем, что они дома.
По-прежнему сиял и безмятежно мурлыкал самовар. Улыбалась со стены актриса Лиа де Путти.
В том, что на них после всего пережитого никто не обратил внимания, было что-то очень обидное. Наверно, разрядка наступила бы и независимо от этого, но ярко накрашенные губы Нади вдруг задрожали, искривились, она заплакала горько, по-детски, закрыв лицо грязными руками.
Вахтанг вскочил, закричал:
— Успокойся, очень прошу!
Черные, выпуклые его глаза смотрели растерянно то на Надю, то на Женьку.
Женька тоже готов был заплакать, но крепился.
Марков остановил шахматные часы.
— Что случилось, чего, Семенова, нюни распустила? — Он скрыл тревогу за привычным шутливо-грубоватым тоном.
Рассказ всхлипывающей Нади, даже с дополнениями Женьки, был не очень вразумителен, состоял из отдельных слов: барсук, дым, рев, треск, медвежья лапа. Все слова были с восклицательными знаками и заключали море эмоций, так сказать, в подтексте.
— Ну ладно, как там ни было, а обошлось. — Марков выиграл предыдущую партию и был хорошо настроен. — Все живы-здоровы, отделались, как говорится, легким испугом! Умывайтесь, и будем обедать. Вахтанг, твой ход, включаю часы!
Снова раздавались удары, будто они играли не в шахматы, а в домино.
Пока Надя умывалась, мыло несколько раз выскальзывало из ее дрожащих рук, юлой вертелось в тазу.
Женька рассказывал Шелгунову подробности.
— Постой-ка, говоришь, на снегу следы барсучьи? — спросил тот и сам ответил: — Не должно бы! Барсук, как медведь, в нору до снега ложится. Может, заяц петлял?
— И вообще все это как охотничий рассказ! Под землей выл хор грешников, а медведь помахал им лапкой: мол, счастливого пути! Да знаете, что бы он с вами сделал? — рассердился Марков.
Партию он проиграл и отчасти поэтому особенно ярко представил, что мог сделать медведь.
— Неужто так его задымили, что выскочить не успел? — Шелгунов задумчиво почесал бороду.
Ему под восемьдесят, но он еще бравый, легкий на ногу. Только глаза подводят — слезятся. Из-за них он уже два года, как охотничать перестал.
Вахтанг, тоже задумчиво, погладил усы:
— Они, дед, не просто его задымили, а, наверно, отравили удушающими газами, как на войне. Кинопленка, когда горит, выделяет страшные яды — синильную кислоту, окись углерода.
— Только загорелось, сразу вырос черный гриб, почти как от атомной бомбы! — пояснил Женька.
— Я же тебя, балду, предупреждал — осторожней! — Марков торопливо, сломав две спички, закурил.
Чем дальше, тем больше он верил, что рассказ не охотничий. Предупреждение, конечно, тут ничем помочь не могло. Произошел случай, который невозможно предвидеть, как падение камня с крыши. Все это Марков сознавал, но нервы бушевали, требовали разрядки.
— Федор Андреевич, — виновато сказала Надя, — там ведь все осталось! И карта и записи.
— Ну и черт с ними! — Марков швырнул папиросу.
Целил в таз, попал в валенок. Ожесточенно вытрясая, спросил:
— Так чьи же это были следы, Семенова?
— Женя сказал — это барсук!
— А вы сами посмотрели?
— Нет, я же все равно не умею отличать.
— А следовало бы, давно следовало научиться! — Глаза у Маркова стали колючими, зрачки сузились. — И пора знать, что в этих широтах барсук по снегу не шляется, а изволит дремать. Сами ни черта не знаете, — загремел он, — идете на поводу у невежественного авантюриста, потакаете его дурацким затеям!
