– Беспокойный какой, – укоризненно произнесла она. – Лежи уж…
Когда добрались до дома и уложили тело на стоявший во дворе стол, на котором еще утром проходила трапеза, мамаша заявила:
– Первым делом обмыть нужно. Давайте ребята, разденьте его. Да не бойтесь, смелее.
Однако бывшие соратники топтались около тела, не решаясь до него дотронуться. Тогда мамаша, скомандовав, чтобы принесли два ведра воды, взялась за дело сама. Она сноровисто стянула джинсы, куртку, майку, и на мертвеце остались только ситцевые трусы. Все столпились возле трупа. Тело Шурика было молочно-белым, только на шее и кистях рук присутствовал загар. Восемь пулевых отверстий: две дырки на груди, три на животе, одна в паху и еще две в каждой из ног, совершенно не кровоточили. Вид у них был такой, словно некто вбил в тело большие заклепки. На лице покойного застыла гримаса легкого недоумения, смешанного с грустью. Казалось, его мускулы вот-вот шевельнутся, губы дрогнут, веки откроются.
– Как живой, – заметил Славка.
– Ага, – подтвердил Валька.
Мамаша макнула в ведро губку и провела ей по телу.
– М-да, – хмыкнула она.
– Чего? – спросил Толик.
– Тело-то вовсе не окоченело, – сообщила она, – и даже не холодное.
– Так жарко же на улице, – пояснил Картошкин.
– При чем тут – жарко? Жарко ли, холодно, все равно труп должен закаменеть.
– Ерунда, – отозвался Картошкин. – Вовсе не обязательно.
– Много ты понимаешь!
– А вдруг он живой? – предположил Славка. – Ведь парень-то был не прост. И других оживлял, – он покосился на Картошкина. – Если уж других мог, то и себя подавно.
Толик засмеялся:
– Интересное наблюдение. «И себя подавно…» Каким же это образом? Сам себя!.. Ну, сказанул!
– А чего… Вот хоть взять тебя…
– Я вовсе не умирал! Просто был в долговременном обмороке. И никто меня не оживлял. Сам восстал из гроба, – он хмыкнул. – А потом, посмотри. Восемь дырок в нем. По крайней мере, пять – смертельны. Вон живот – как решето.
– А крови-то не было! Да и раны вроде как затянулись. Ты сам внимательно посмотри.
Пока возле тела шел спор, Иван, по обыкновению, сидел в сторонке и предавался думам. А думы у него были следующие. Во-первых, историка справедливо удивлял тот факт, что он до сих пор пребывает в этом дурацком городишке, хотя, по сути, все кончилось. Во-вторых, он никак не мог определить для себя, совершил ли он подлость по отношению к покойному или все-таки не совершил? Самокопание являлось одним из любимых занятий нашего героя и по увлекательности уступало только лишь решению кроссвордов. Для чего он сюда приперся? Хотел разобраться в туманном предсказании средневекового астролога? А, собственно, с какой целью? Что это дает с практической стороны? Можно написать книгу… Целый блокнот исписал высказываниями Шурика. Но Иван и сам понимал: мысль о книге весьма абстрактна и скорее подходит для оправдания. Тогда зачем? А может, всему виной одиночество? Одиночество и скука. Долгий летний отпуск. Чтобы отправиться куда-нибудь «на юга», не хватает средств, а впечатления необходимы. Отсюда и предыдущая экспедиция с Мишкой в Туву, на поиски редких фолиантов, отсюда и приезд в этот городишко. Ну, допустим, скука. А как объяснить его интерес к Шурику? Ведь он – явный псих. Считать его мессией, пускай и лже, полный абсурд. А эти типы?.. – Иван взглянул на тех, кто стоял возле мертвого тела. – Полные кретины! И, главное, сами же признаются – никакой любви к покойному у них не было. Так, кучковались по неизбывной привычке российских алкашей тянуться к себе подобным. Правда, пили они вместе мало и даже утверждали, что Шурик вылечил их от пьянства. Ну, ладно; эти хоть алкаши, а он-то сам? К водке равнодушен, говорить с ними не о чем, а ведь толкается среди этой шатии уже две недели. С чего бы вдруг? Личность Шурика занимала? А чего уж в нем такого выдающегося? Нет, погоди! Было, было! Действительно, присутствовала некая харизма, не отпускавшая от себя. Тянуло к нему, еще и как тянуло. Но теперь его нет, и все кончилось. Вот схороним, а там можно и домой отправляться.
Ну а второе… Предал ли он Шурика? Понятно, что нет. Ведь не встал же и не указал на него. Но ведь намеревался. Мало ли… Не указал, и дело с концом. Хватит расковыривать раны. Пора вести себя по-мужски. Но по-мужски – это как? Не думать, что ли? Нет, хватит!
– Кажется, все, – услышал он голос мамаши. – Смотрите, какой хорошенький да чистенький лежит. Ну, прям ангелочек. А при жизни совсем другой был. Будто и не он. Помолодел даже. Толька, ребята, несите сюда гроб. Он на чердаке стоит, а я пока за саван примусь. Мигом сметаю на живую нитку.
Иван поднялся, подошел к лежащему на столе телу, взглянул на него. Мамаша оказалась права. Вид у новопреставленного был действительно бравый. Лицо его продолжало сохранять все то же выражение недоумения и грусти, однако Ивану показалось: на нем появилось еще что-то. Он долго всматривался, не понимая, что же именно. Наконец его осенило. Улыбка! Вернее, ее чуть заметное подобие. Уголки рта чуть заметно поднялись, отчего казалось: покойник ухмыляется.
Иван провел рукой по лицу, потер глаза. Кажется? Нет, вряд ли. Но он точно помнит, что никакой усмешки еще полчаса на этом лице не присутствовало. Что происходит?
Явилась мамаша с шитьем. Не обращая внимания на Ивана, она стала проделывать манипуляции с примеркой.
– Широковато, – шептала она себе под нос. – Много припустила. Но ничего. И так сойдет.
– Вам не кажется, Дарья Петровна: у него с лицом что-то не то?
– Как это понимать: не то? – Мамаша подняла голову на Ивана.
– Изменилось, кажется… Вроде улыбаться стал.
Мамаша всмотрелась, пожала плечами:
– Мне кажется: все то же. Может, когда я мыла его, что-нибудь сдвинулось. Но я ничего такого не замечаю. Поблазнилось, видать. Ты сегодня мало спал, вот и мерещится всякое.
– Откуда вы знаете, что я мало спал?
– Хозяйку твою, Фросю, надысь встретила. Квартирант, говорит, явился далеко за полночь. Все ворочался, вздыхал… Интересно мне, где ты по ночам блукаешь? Или бабенку каку завел? Так вроде весь день при нас крутишься.
– Гулял, – односложно пояснил Иван.
– Дело, конечно, молодое…
– И все-таки в лице что-то изменилось, – настаивал наш герой, стараясь прекратить расспросы мамаши, которые были ему неприятны.
В этот момент явились Картошкин и близнецы. Толик и Славка тащили гроб, Валька нес крышку.
– Гляньте-ка ребята ему в лицо, – потребовала мамаша. – Вот, Ванюша твердит: вроде улыбается покойничек.
– Точно! – закричал Славка.
– Да брось ты, – одернул его Картошкин. – Чего уж придумывать.
– Есть, есть, – подтвердил и Валька. – Лыбится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
