Эдика обескураживает манера, в которой сириец говорит о Ложе. Так обсуждают что угодно: новые условия тендера, таможенные пошлины, план зачистки, но не тайное общество, связанное с инопланетным разумом и имеющее за спиной пять тысяч лет истории.
— Каждый член Ложи проживает свою человеческую жизнь. Мы можем и должны придерживаться разных, порой противоположенных позиций. Ложа — это оборотная сторона сознания, к которой не стоит обращаться иначе как по зову самой Цивилизации. Как только человек теряет способность отделять в себе одну личность от другой, он теряет с Ложей связь. Таковой больше не представляет интереса для Цивилизации, потому что перестаёт быть человеком и превращается в сверхчеловека, или полубога, как говорили язычники. Цивилизации же нужны люди, а не полубоги.
— Я не верю в Цивилизацию, — несколько виновато признаётся Эдик. — Не хочу скрывать своего отношения, потому что проникся к Вам, ко всем, глубокой симпатией. Не знаю, зачем Вам это… Но в любом случае, спасибо за всё.
— Вы забыли дневник, — Джеймс с улыбкой протягивает Клаасу тетрадь.
— Ах, да! Спасибо. А то пришлось бы возвращаться. По такой дороге — удовольствие ниже среднего.
Клаас кладёт драгоценную тетрадь в сумку, предварительно проверив, не выпала ли дюреровская гравюра.
— До свидания. Рад знакомству.
— Прощайте Эдуард, — напутствует сириец от лица всех. — И, как это по-русски… Да: не ломайте себе голову. Верить или не верить можно лишь в Аллаха. Ложа — это не предмет веры.
Клаас заводит мотор, трогается. Под гору машина идёт легко, Эдик почти не использует тормоз, регулируя скорость передачами. Так, переключаясь с первой на вторую и обратно, он незаметно добирается до верховья озера Рица, выезжает на хорошую дорогу и набирает скорость. Фольксваген мчится через мосты, скальные ниши и тоннели. Миновав руины крепости, Эдик включает магнитолу. Шипит FM-овская станция, колонки наполняются отрешённым пением:
Я не знаю, каков процентСумасшедших на данный час,Но если верить глазам и ушам,То больше в несколько раз.
«Опять позывные», — усмехается про себя Клаас. Вспоминается передача о Цое: записался в профессиональной студии, и звучание исчезло. Тогда достал свой старый микрофон и начал писать через него. Всё сошлось.
«Нет, правильно, что сжёг рукопись. Насущное вспомнится, случайное забудется. Пока пишешь для себя, в дневник — это как в старый микрофон, оно звучит. А начнёшь работать профессионально, и фальшь полезет. Так всегда: сначала поёшь о том, чем живешь, потом живешь тем, о чём поешь, и, наконец, поёшь о том, что петь не о чем, потому что нечем стало жить».
Голос ведущего подрезает окончание песни:
— И прежде, чем мы объявим победителя конкурса, ещё один вопрос к нашему сегодняшнему гостю, писателю…
Помеха эфира не даёт Эдику услышать имя писателя, впрочем он и не прислушивается особо.
— Ваш роман сосредоточен вокруг двух встреч этих выдающихся людей шестнадцатого века. Я напомню слушателям, что по сюжету Парацельс встречается, ещё ребёнком, с будущим реформатором, по сути, основателем протестантизма, Мартином Лютером, у Вас в романе он фигурирует как Мартин из Мансфельда. А ещё раньше главный герой романа знаменосец Шварц сходится в Нюренберге с живописцем Дюрером и так называемым кружком Цельтиса, куда входили Вилибальд Пиркгеймер, Мартин Бегайм и другие значительные интеллектуалы того времени, ныне уже мало кому известные. Более того, сюжет строится вокруг дюреровской гравюры «Рыцарь, дьявол и смерть», создание которой Вы приписываете сну рыцаря Шварца и его брата, рассказанному на встрече кружка Цельтиса. Всё это вымысел, конечно?
Заговорил писатель. Хриплый прокуренный баритон небрежно сваливает фразу за фразой:
— Конечно вымысел. Более того, у Шварца не было брата в Нюрнберге и вообще о нём ничего не известно, кроме обстоятельств гибели в битве с русским войском 13 сентября 1502 года. Но я считаю, что не погрешил против исторической правды в более глубоком смысле, потому что все эти люди — Дюрер, Лютер, Парацельс, Шварц, Плеттенберг — состоят в духовной связи, все они причастны тому особому настроению переломной эпохе в истории Европы, когда возникли многие идеалы и представления, которыми мы живём до сих пор. Не забывайте, это эпоха Возрождения и протестантской Реформации, именно тогда гуманизм создал новую концепцию человека. Европа прощалась со Средними веками и вступала в Новое время, но при этом оставалось ещё очень много средневекового, в душах людей шла борьба между человеком нового времени, наукой нового времени и средневековой картиной мира с его бесами, ведьмами, алхимией, адом. И гравюра Дюрера прекрасно отражает этот переход из эпохи в эпоху. Нет ничего невозможного в том, что поводом к созданию гравюры послужил сон или знакомство с таким человеком, каким был знаменосец Шварц.
— Спасибо за интересный рассказ, надеюсь наши слушатели сами прочтут роман и убедятся в справедливости Ваших слов. Во всяком случае, я прочитал с удовольствием, хотя, признаюсь, чтение не из лёгких.
Но вот, настал долгожданный момент, и я готов объявить имя победителя нашего конкурса. Три дня вы, дорогие друзья, честно соревновались, на протяжении трех дней рассказывали нам истории из своей жизни. Конечно, очень трудно выбрать лучшего, очень много хороших, волнующих рассказов. Я уверен, у многих из вас настоящий писательский талант.
«Что за чёрт! — нервничает Эдик. — Хватит уже!»
Метки становятся откровенно навязчивы.
— Итак, победителем объявляется… Эдуард Клаас!
Завизжали тормоза, ремень безопасности резанул грудь. Клаас сглотнул. Смотрит на приборную панель: лампочки не горят, значит, мотор работает. Он сворачивает на обочину, отстёгивает ремень, поворачивает ключ.
«Нет, это уже слишком, — на лбу его выступает пот, глаза ищут, на чём бы остановиться. — Я всё понимаю: позывные, совпадения, тёски, однофамильцы… Но, чёрт подери, не до такой же степени! Не до такой же степени!»
— Ваш приз ждёт, Эдуард! — дребезжит в колонках. — Свяжитесь с нами по телефону или по электронной почте, и получите зелёный плащ, в котором наш гость прошёл всю Россию. Разумеется, Вы также получаете в подарок его новую книгу «Путешествие из Калининграда в Петропавловск Камчатский» с автографом автора и аудио-версией книги. Читает автор.
— Ну, я думаю, если Вы получаете этот плащ, — вещает писатель, — значит Вы неравнодушный человек. Значит, нечто в вашей повести убедило меня. Убедило настолько, что я готов расстаться с самой, на сегодняшний день, дорогой для меня вещью. И ещё: конечно, Вы — созидатель. Вот это очень важно. Я, знаете, что понял: Россия — это я. И если я сумел изменить себя, даже сотворить себя в какой-то степени, значит сумел, уже сумел, сотворить и Россию. Сотворить такой, какой я бы хотел её видеть. Теперь самое важное: пройдя этот путь, я осознал, что на самом деле в России я ничего бы менять не стал. Я сотворил бы её заново такой, какая она есть, со всеми вывихами и нестроениями, со всем этим раздраем. Россия — это мир, это вселенная. Она в постоянном кризисе, потому что она творит себя каждое мгновение. Иначе невозможно. Не могли бы появиться иначе Чаадаев и Леонтьев, Достоевский, Булгаков и Ерофеев. Великий раздрай порождает великие души и питает их…
Эдик выключает приемник. Сердце колотится, в груди ноет.
«Это слишком, это уже слишком, — твердит он. — Может, я всё же сошел с ума? Если так, то всё становится на свои места».
Кажется, он начинает понимать сущность безумия. До сих пор Клаас лишь приближался к опасной черте, даже нырял под неё, но умопомешательство в действительности не грозило ему. Не грозило потому, что он чувствовал грань, пусть и зыбкую. Порой казалось: вот ещё немного, внутри лопнет какая-то струна, и он навсегда окажется по ту сторону реальности. Но именно ощущение границы, способность взирать на безумие со стороны и свидетельствует вернейшим образом о крепком душевном здоровье.
«С ума сходят мягко, безболезненно, — думает Эдик, лихорадочно нащупывая опору в сознании. — В зазеркалье соскальзываешь именно тогда, когда менее всего этого опасаешься».
Клаасу не по себе. Заигрывать с безумием и сойти с ума — разные вещи. Эдик пытается запустить механизмы самосохранения, мысль лихорадочно работает.
«Так, стоп! Хватит лирики, хватит философии. Когда это началось? Год назад? Месяц? Неделю? День? Что из всего происходящего реально, а что — нет?»
Ответы даются с трудом, страх нарастает.
«Ну, хорошо, не может же всё оказаться галлюцинацией?» — думает он и ужасается очевидному:
«Может!»
Органный концерт. Сергей Павлович. Осиртовский. Джеймс. Аднан. Всё походит на сон, причудливую фантасмагорию, в которой быль и небыль сплавляются воедино, в измерение неподвластное бодрствующему сознанию, потому что оно, сознание, спит.
