Я был охвачен благословенным желанием поспать. Боли в спине усилились, шея затекла, какая-то боль ощущалась над правым глазом, словно ногтем впивались в лоб. Мое сознание было разделено: я хотел вернуться в гостиницу, съесть ужин и завалиться в постель, хотел выйти из этой комнаты с потными, немытыми людьми с пеной у рта, из которой доносились стенания, жалобы и ужасное зловоние. И в то же время я понимал, что мой хитрый ум с докучливой настойчивостью вновь играл в ту же игру, что и по каждому подобному случаю. Я больше не был тем, кто начинает много дел, а затем забрасывает их, едва убедившись в их негодности. Я научился доводить дела до конца, так как только по завершении наступает тот самый момент, когда можно реально оценить значимость любой системы.
К двенадцати часам ночи прозвучал гонг, отметивший окончание дня. Как ошеломленный боксер, я отправился в угол для спячки. Не снимая штанов, как дитя по коленям матери, я заполз в спальный мешок и накрыл голову его капюшоном. Вонь от потной одежды проникала в ноздри, но мне было все равно; она даже приносила мне некоторое ощущение безопасности. Последнее, что я слышал, были слова Халинга:
— Продолжайте работать со своим вопросом!
Я погружался в сон, медленно отплывая от берега этой реальности в легкий туман.
— Продолжайте работать над своим вопросом! — разбудили нас в шесть утра слова Халинга. Было все еще темно; люди одевались в темноте, вздыхая и кашляя от холода. Ванные походили на армейские, над длинной узкой металлической раковиной свисало несколько кранов. Кто я? Холодная вода, попав в нос, пробудила меня. Я прополоскал горло и сплюнул воду, очищая зубную щетку от толстого сероватого налета, скопившегося у меня за ночь на языке. Рядом со мной стоял мой вчерашний партнер, длинноволосый молодой мужчина с бледным лицом, который звучно сморкался, закрывая то одну ноздрю, то другую. «Ужасная ночь, — неторопливо сказал он, искоса подглядывая на меня, — я не спал ни минуты». Я хотел сказать ему, что спал, как убитый, но проглотил слова. Он мог подумать, что я хвастался тем, что меня не волновала проведенная вчера работа. Я молча кивнул головой.
В прохладной комнате все уже разбились на пары, ожидая начала первой диады. Опухшие глаза, изнуренные бледные лица смотрели либо в пол, либо люди сидели с закрытыми глазами. Свежевыбритый Халинг уселся в кресло и обратился к нам голосом, полным бодрого энтузиазма:
— Продолжаем нашу работу. Перед началом упражнения расскажите друг другу, что вы пережили вчера вечером, а затем продолжайте выполнять технику «Интенсива». Осознавайте свою цель — просветление или прямое переживание Истины, изменяющее жизнь. Все остальное — уловки ума, уводящие вас от основной цели. Не сдавайтесь! Время ухода из этой жизни четко прописано у каждого из нас. Сегодня первый день оставшейся части вашей жизни. Используйте ее с умом!
Во время первых двух диад я испытывал сложности с речью, будто слова склеивались ко рту, но завтрак пробудил меня окончательно. После него я впервые хорошо себя почувствовал и начал понимать, как работать с техникой. Всплывающее содержание сознания, о котором я сразу же, не раздумывая, сообщал партнеру, избавило меня от желания произвести на него хорошее впечатление. Вчера меня несколько раз переполняло желание придать моим переживаниям особый драматизм и значимость. Но когда ты видишь, что остальные делают то же самое, то теряешь всякий интерес к такой игре. Первый день оказался пустой пыткой, где ничего серьезного не происходило, — мы пытались лишь выжить, прежде чем оказаться в постели. Сейчас же происходили многие вещи, большинство из которых вызывало страх. Справа от меня сидел немец или австриец, трудно было сказать, и нес какую-то чушь. Скорее всего, у него были галлюцинации. Психиатр безо всяких сомнений поставил бы ему диагноз шизофрении. Халинг медленно прохаживался вокруг нас в тапочках из меха, не обращая особого внимания на немца, но у меня сложилось впечатление, что он искоса очень внимательно приглядывает за ним.
Моим партнером оказался молодой худой англичанин с небольшой бородой и усами, критично рассказывающий о себе: «Прошлой ночью я долго не мог заснуть. Я положил сумку с бумажником себе под ноги. Я то и дело опасался, что кто-нибудь украдет его у меня в темноте. У меня все время крутятся такие мысли... — Он смотрел сквозь меня своими помутневшими испуганными глазами. — Именно такой я и есть... мое жалкое имущество... небольшие деньги... всего пару фунтов да мелочь... Я должен взглянуть этому в лицо — именно такой я и есть, и всегда таким был».
В следующей диаде моим партнером оказался молодой мужчина в сером норвежском свитере, которого я приметил еще в первый день. Его короткие причесанные волосы опускались до середины лба, а зубы отдавали белизной, как у здорового животного. Он на мгновение останавливался через каждую пару слов и сжимал зубы так, что напрягались его челюстные мышцы, отчего лицо принимало твердую, квадратную форму. У него был сильный голос; судя по манере речи, он был похож на человека, который чувствует себя хорошо благодаря своей способности искренне общаться: «Садясь рядом с партнером, я испытывал желание сказать что-то умное и приемлемое... — Он сделал паузу, будто оценивал правильность своих слов. — Меня раздражает эта потребность угождать или быть принятым другими. Я не должен беспокоиться о том, что думают остальные! Они не решат моих проблем. В жопу их! В жопу весь этот притворный мир! В жопу и такого человека, как я, за то, что не может оставаться собой каждую секунду...» Он продолжал критиковать свое поведение, говорил все быстрее и быстрее, и перед тем, как его пять минут истекли, он довел себя до бешенства.
Его слова тронули меня. Мне было трудно не отвечать и не испытывать похожие чувства. Мои мысли оборвались, когда кого-то позади меня начало рвать. «В сумку, в сумку», — кричали ему ассистенты. Халинг встал с кресла и с равнодушным выражением лица удалился.
— Боже мой, — сквозь сжатые зубы произнес мой партнер, хоть он и должен был молчать во время моих последних пяти минут, — мне становится противно, когда кого-то рвет.
В этот же момент в другой части комнаты закричала какая-то женщина. У нее был пронзительный крик, который разрезал комнату пополам. По выражению лица моего партнера нетрудно было догадаться, что он размышляет над тем, что же подумают люди в окрестностях, поскольку такой крик можно было услышать издалека.
Я чувствовал себя хорошо оттого, что что-то происходило. Дело было не только в борьбе со сном, усталостью и болями в спине; начали выходить наружу новые мысли, образы и чувства, о которых я раньше и не подозревал и с которыми не работал в предыдущих процессах. Я начал осознавать все более явственно, что мое тело — лишь оболочка, превосходящая по размерам меня самого, из которой я, будучи внутри, через глаза подо лбом наблюдал за партнерами, с которыми работал, за Халингом, его ассистентами и событиями, происходящими в комнате.
В первый день мы в основном вскрывали поверхностное содержимое и признавались в чем-то несущественном. Теперь же усилия были несомненно направлены на получение одного истинного и глубокого ответа, представляющего собой решение главного жизненного вопроса. Участники все глубже уходили в свои мысли; размышления отнимали все больше времени, а сами разговоры сводились до нескольких слов, которые, казалось, выжимались из нас. Мой партнер, Эва, молодая женщина с грубыми чертами лица и светло-зелеными глазами, сказала мне, что хочет раз и навсегда прояснить для себя один вопрос. После некоторого удовлетворения найденным решением у нее снова появились сомнения, досада и недовольство, и она начала новый поиск более правдивого ответа.
Следующим партнером оказался англичанин средних лет с сильным сленгом кокни, трудным для понимания. Он был все еще погружен в первую стадию «Интенсива» и жаловался на свою семью и общество: «Все офицеры матерились в столовой, и поначалу мне было очень не по себе. Я заметил, что они избегали меня, будто среди них для меня не было места. Затем я также начал материться... они стали избегать меня еще больше... Я чувствовал себя несчастным, не находящимся в строю офицером. Однажды, когда мы напились с одним из них, неким Робертом Блеем, я доверился ему и спросил, почему, когда кто-то матерился, ничего не происходило... но когда это делал я, их лица начинали сжиматься? Его ответ я пронес с собой через все эти года: „Бред, дело не в том, что ты материшься, а в том, как ты материшься“».
Мое внимание против моей же воли сдвинулось влево, к розовощекому мужчине, говорящему на английском с немецким акцентом: «Я — свет, — сказал он с закрытыми глазами и неземным выражением лица. — Куда я бы я ни посмотрел, я везде вижу свет, и я — это он. Я им всегда был». Во втором ряду рыдала рыжеволосая девушка, закрывая глаза руками: «Я умру, я умру, я умру! Я знаю, что смерть близка!»
