Ауриана лежала спокойно, словно мертвая, но внутри она бурлила. По ее конечностям струился горячий мед. Его движения превратились в ее собственные, разница между телами стерлась. Однажды он остановился и, повернув лицо к свету, наслаждался видом ее затянутых поволокой страсти глаз. Затем, обрушив на ее ухо, шею и рот град поцелуев, возобновил ласки. Он стал двигаться внутри ее очень быстро, но ей все равно было приятно. Марк Юлиан прекрасно улавливал момент, когда пламя страсти вздымалось очень высоко, и слова становились бесполезны. Ауриана потеряла счет времени. Ночь прошла или целый месяц, ей было все равно. Их сердца и души слились воедино, спаянные накрепко телесной близостью. Так сливаются два полноводных потока. Однажды она оседлала его верхом, упиваясь видом его превосходной мускулистой груди, напрягшейся под весом ее тела, а затем она упала на спину, опять отдаваясь в его полновластное владение. Теперь его движения были похожи на мягкие, упорные удары, безостановочно, с огромной энергией вгонявшие плоть в ее чресла. Марк Юлиан подводил ее к финалу, поднимая в заоблачные вершины. Она же, побежденная его любовью, пыталась как можно полнее отдаться ему.
И вот оба, наконец, почувствовали себя полными хозяевами своих движений и стали творить чудеса, то замедляя темп, то убыстряя его до сумасшествия. Они были одной вселенной, их старания полностью слиться друг с другом увенчались успехом. Он содрогнулся в ее объятиях, став таким же беспомощным, как новорожденный, который жмется к материнской груди.
Его тело ожило, когда он в последний раз погрузился в нее, а она, охватив его руками за ягодицы и подняв ноги высоко вверх, постаралась как можно дольше удержать его в себе. Умиротворенность и покой окутали ее как золотой дым, она в своем воображении плыла над черным бездонным океаном, в котором все омуты и водовороты исчезли, а под ней оказался тихий мелкий залив с теплой водой. Здесь был конец мира, здесь же было его начало. Она проплыла сквозь мифическую полутьму, ощущая ласковое прикосновение играющих лучей рассвета. Все в жизни тесно переплелось и казалось, что так было всегда. Ауриана дышала не воздухом, а любовью. Она с восхищением и благодарностью взирала на мощное мужское тело, которое, обмякнув, лежало на ней. Память о потоке наслаждений все еще окутывала ее теплой, туманной, золотой дымкой, и сильнее всего эту дымку чувствовали чресла и бедра. Ауриана лежала очень тихо, стараясь не беспокоить Марка Юлиана. Его драгоценная тяжесть, вдавившая ее в перину, помогала ей удерживать при себе все воспоминания и не давать им испариться.
Очнувшись, Марк Юлиан стал сдвигаться в сторону.
— Пожалуйста, не шевелись! — прошептала она.
— Я же раздавлю тебя.
— Мне все равно, только не двигайся!
Их взгляды встретились, и оба они тихо рассмеялись, опять почувствовав единство, которое пришло к ним в молчании и которое не могли заменить ласковые слова, даже если их произносить годами.
Ауриана заснула обнаженной, закинув ногу на Марка Юлиана и взяв его за руку. Ее голова покоилась на его груди, она опять стала ребенком Ателинды и лежала на своей соломенной постели, как это было в те дни, еще до пожара. В этом мужчине она нашла и родину, и клан, и друга.
Марк Юлиан проснулся раньше и долго лежал, наблюдая за ней. Ауриана довольно забавно посапывала и причмокивала во сне, словно маленький щенок, а между тем он все больше беспокоился об их будущем. Что теперь они должны были делать, приобретя друг над другом такую сверхъестественную власть? С одной стороны ему было много известно о ней, а с другой — почти ничего. Согласится ли она оставить свой народ, чтобы жить с ним? А если это произойдет, не будет ли это тем же самым, что поимка дикой лани где-нибудь в глухом лесу и содержание ее потом в загоне? Разве у него и без нее было мало забот? Теперь речь шла о жизни и смерти, в то же время было необходимо по-прежнему плести нити заговора, чтобы ускорить гибель Домициана. И вот на его плечи свалился еще и этот груз. Но он понял, что это жизнь, и никуда от нее не деться.
Когда мы боремся за наши жизни, мы боремся за любовь.
Ауриана — не обуза, не камень на шее, она находится в естественном центре всей его деятельности. Это, разумеется, создает неудобства. В этом позднем, зрелом возрасте он обнаружил еще один элемент, еще одно слагаемое, из которого состоял его мир: огонь, вода, знания и Ауриана. «Судьба здесь сыграла со мной свою злую шутку и сделала одновременно с этим самый дорогой подарок. Это конец свободы и одновременно ее начало. Теперь я не могу спокойно трудиться или просто существовать, не ощущая рядом присутствия этой бесхитростной и мудрой подруги, которая будет смотреть на меня своими наивными, искренними глазами. Моя обязанность — защитить ее даже в том случае, если мне не удастся защитить самого себя. Она не должна сражаться с Аристосом. Я не допущу этого. После сегодняшней ночи я больше не буду прислушиваться к ее доводам. Мой порыв спасти ее так же естественен и понятен, как борьба любого животного за свое выживание. Не остановить ее — значит смириться с мыслью о ее смерти, а это все равно, что убить ее самому. Я поставлю ее перед выбором: либо она откажется от своего замысла, либо я уеду без нее. Нет, это не правильно. Нельзя ей угрожать тем, что я не в силах сделать. Я просто прикажу ей не вступать с ним в поединок и сделаю это в категорической форме. Если она не послушает меня, я организую убийство этого подлеца. Необходимо только выждать, пока заговор не увенчается успехом. Если Домициан будет мертв, Аристос сразу потеряет свое влияние. Шум, который поднимут его приверженцы, быстро уляжется. Да, это единственный выход».
Ауриана проснулась перед самым рассветом, почувствовав, что находится в незнакомом месте. Ее организм отреагировал на это привычной настороженностью, но затем в памяти начали всплывать нечеткие, смутные воспоминания, пронизанные наслаждением, а рядом с ней находилось другое существо — любимый мужчина. Она придвинулась поближе к нему, ее переполняло желание прижаться к его телу, ощутить тепло его гладкой кожи. Она положила на него руку и лежала в полусне, не желая просыпаться и вставать. Постепенно ее одолела дремота. Она ощутила себя беззаботным примитивным созданием, плавающим неглубоко в море сна. Все ее сознание и тело было пронизано любовью, словно солнце своими лучами пробило толщу воды и нашло ее. Однако желание ощутить в себе плоть Марка Юлиана пробудило ее окончательно. Вскоре ее рука заскользила по груди партнера и, задержавшись там на несколько секунд, поползла по животу. Однако достать так далеко, как бы ей хотелось, не удавалось. Она села, и это разбудило Марка Юлиана. Он проснулся тотчас же с совершенно ясной головой и, перекатившись к краю ложа, встал на пол, возвышаясь над Аурианой. На подушки падали разноцветные лучики восходящего солнца, светившего через окно, застекленное цветными витражами. Ее лицо, все еще хранившее на себе остатки ночных наслаждений, тоже ожило под этими лучами, Ауриана смотрела на Марка Юлиана туманными глазами и ощущала тихую, умиротворяющую радость от присутствия этого человека. Он бережно убрал с ее лба прядь волос и поцеловал.
