…Спорили жарко; фрэнк По невольно любовался отрешенными лицами людей, в них была какая-то особая доверчивость, заинтересованная убежденность. Он, правда, в глубине- души напряженно ждал момента, когда какой-нибудь красный станет подкрадываться к спорщикам, подталкивая их к тому, во имя чего он, Фрэнк, начал свою работу здесь, — к заговору против Штатов, против идеи свободного мира; никто, однако, не вел себя так, просто каждый говорил о том, что волновало его.
"Нелсон Перифуа прав, — думал Фрэнк, возвращаясь к себе на мансарду ранним утром; пахло жареными каштанами и цветущими липами, — в библиотеке у Роберта собираются чистые люди, они остро ощущают зыбкость сегодняшнего мира, только поэтому и говорят о социализме как о панацее против катастрофы и лишь поэтому на первый план выдвигают свою Европу. С ними надо работать, они отнюдь не потеряны для будущего".
…Назавтра он позвонил Тузенбергу, пригласил его выпить кофе и предложил выступить с циклом статей в "Стар" получил в резидентуре информацию, что парень нищенствует, живет впроголодь, снимает комнату в общежитии за сорок километров от Парижа.
Тузенберг с радостью согласился; через два дня принес пятнадцать страниц текста. Три дня они над ним работали; франк По осторожно правил; Тузенберг спорил; спор был дружеский; пришли к компромиссу; наиболее опасные места удалось переписать, купировать, снабдить комментариями; через полгода Фрэнк (после того уже, как обзавелся связями в мире европейских журналистов) протолкнул два его эссе в журналы Нидерландов и Швеции; снова ругались до хрипоты, и снова Фрэнк победил; потом он помог Тузенбергу организовать маленький еженедельник в Гейдельберге; так закрепился он в леворадикальном издании, редактором которого стал его друг, печатавший от поры до поры те материалы, которые просил его опубликовать Фрэнк По, за дружбу надо уметь платить; Тузенберг делал это, опять-таки споря, ярясь порою, но делал.
Потом через Тузенберга "левый американец", как говорили теперь о Фрэнке, смог продвинуть в крайне радикальный испанский журнал "Ла революсьон" Анхеля Алегриа из Мадрида; публикации его были до того хлесткими, обращенными как против английского "традиционного империализма", так и против Кремля, что вскорости открыли филиал журнала в Италии, издание стало рентабельным, прекрасно расходилось среди студенческой молодежи.
О Фрэнке заговорили в Лэнгли как о перспективном по-настоящему человеке. Тогда- то в европейскую резидентуру ЦРУ и пришло указание готовить его на проверку сломом.
…Именно поэтому шеф парижской резидентуры ЦРУ, слушая в машине (он запарковал ее неподалеку от дома Вернье) разговор Вернье с дочерью, все больше и больше убеждался в том, что операцию, которую все-таки придется (а ему этого не хотелось) провести сегодня же, чтобы не дать уйти столь опасной информации, надо поручить не кому-нибудь, а именно Фрэнку По.
"Рискованно, — сказал он себе, — за эти два года парень привык считать себя идеологом, но если Лэнгли требует проверить его на слом, то лучшего момента для такого рода экзамена я вряд ли дождусь…"
И, продолжая слушать через микронаушник вбивающие слова Вернье, шепот Гала о том, что готов чай, чирканье спичек Мари, ее звонки в пансион, где она искала "месье Степанофф", шеф включил рацию, попросил срочно найти Джорджа (псевдоним Фрэнка По) и установить, где сейчас находится Племянник (кличка доверенного человека Дона Баллоне, с которым через сложную цепь была связана здешняя резидентура).
83
26.10.83 (18 часов 06 минут)
Ганс Либих и Иоганн Шевц затянули друг на Друге пуленепробиваемые жилеты, проверили маленький миномет, установленный на балконе, положили на подставочки карабины с оптическими прицелами и пошли в кухню готовить обед.
(Как только автомобиль выедет из президентского дворца, должен позвонить Саттори; он спросит, нельзя ли пригласить к аппарату Эусебио; это значит, через восемь минут "объект" будет здесь, на калье Магельянес, в зоне обстрела.
После того как террористы поразят "объект" в движущейся машине, им надлежит в течение полутора минут сбежать по лестнице во двор; там ожидает Здравко в автомобиле марки "фиат"; он вывозит их на авениду де Либертад, к дому 174; тормозит возле автомобиля "мерседес", номерной знак "ГАК-04.411"; ключ в зажигании; Либих и Шевц пересаживаются в эту машину и отправляются в мотель "Холидэй инн"; два номера для них забронировано; вечером Саттори отвозит их в порт, где стоит лайнер "Гамбург"; отправление в 23.50. Саттори вручает каждому по семь тысяч долларов; следующая встреча в Западном Берлине, в испанском ресторане на Курфюрстендам через сорок семь дней, в двадцать три часа по среднеевропейскому времени.
Такова легенда операции.
На самом же деле Либих и Шевц должны быть расстреляны сразу, как только выбегут во двор; исполнителем утвержден Франсуа, квартира ему снята в доме напротив, практику проходил в Миннесоте, на базе ЦРУ "фривинд 47".
Сам Франсуа скончается через пять минут после того, как выполнит задание; за завтраком он получит от Саттори бутылку "фанты", обработанную в подразделении ЦРУ, которое экспериментирует с ядами.)
— Поэт, хочешь мяса? — спросил Ганс.
— Нет, — Шевц покачал головой. — Я вообще стараюсь не есть мяса, ты же знаешь.
— Надо мышцам дать побольше калорий, — возразил Либих. Бегать придется много, как цирковому артисту.
— Те не бегают, — отмахнулся Шевц. — У них совершенно другой вид тренировок. Для них самое главное — прыжки. Я в свое время написал поэму "Цирк", ее, конечно, зарубили, кругом на ключевых постах сидят левые, агенты КГБ и евреи, они чувствуют мой дух, они снабжены какими-то тайными устройствами, чтобы определять, в ком царит высокий дух нации, а кто готов продаться за гроши, только б угодить левым, всем- этим интернациональным нелюдям. Ты кем был раньше?
— Я был и останусь Либихом… Красиво звучит — Либих, да? Я люблю произносить мою фамилию вслух, она похожа на морской прибой…
— Честолюбие — не наша черта, Либих, это не присуще арийцам; наша сила в общности, в подчинении собственного "я" делу национального возрождения… Слушай, поджарь мне сыра, а? Любишь жареный сыр?
— Я люблю мясо, полусырое, с травками… Знаешь, где оно самое вкусное? У аргентинцев, там, говорят, какие-то особые луга, ветер с океана, солнце, трава поэтому очень сочная, мясо берет в себя ее силу, хранит ее…
— Подожди, — перебил Шевц, хрустнул суставами тонких пальцев с обгрызанными ногтями, — а что если машина опоздает?
— Тогда плохо. Нас с тобою арестуют и будут пытать… О, это очень интересно… Тебе станут медленно всовывать тонкие стальные иголки под ногти и заглядывать в глаза, и ты будешь видеть себя — корчащегося, окровавленного, со спутанными потными волосами — в зрачках людей, которые обступят тебя… Это ведь так сладостно — видеть страдание подобного себе…
— Тебя пытали?
Либих покачал головой.
— Мне приходилось это делать, когда работал в Африке… Я не дамся, — он тронул воротник рубашки, где была вшита ампула с ядом. — Хрусь, и в дамки!
— Здесь не пытают, — странно усмехнувшись, сказал Шевц. — Либералы. Санчес — добреди патер, он увещевает…
— После того, как мы его уберем, станут пытать.
— У меня есть стихи про ужас… Хочешь, прочитаю?
— Валяй, только сначала я переверну мясо…
"Он похож на мою мать, — подумал Шевц. — Старуха тоже могла греметь кастрюлями или, пыхтя, мыть полы, показывая, как ей тяжело, когда я сидел за столом и сочинял стихи. Точно, он такой же самовлюбленный, только о себе думает. Может, больной? Все психи живут собою, остальные для них ничто, фигуры, необходимые, чтобы слушать их тирады и молча соглашаться со всем. Бедный я, бедный, у всех матери как матери, жалеют, гордятся, а у меня…"
Не обращая внимания на то, как Либих переворачивал деревянной ложкой шипящее кровавое мясо на большой тефлоновой сковороде, Шевц начал читать приглушенно, подвывая, помогая себе рубящим жестом левой руки:
Большеглазый ужас прикрыт ресницами;Овал лица удлинен, ладно кроен;Трагично спокоен, надменно спокоенВоин…Ввожу в вас ужас тонкими спицами,Зрачки расширены под ресницами,Крики кружатся синими птицами,Болен…Ужас нужен силе,Ужас подобен победе,Ужас угоден крови,Ею сдобрена почва рейха…ВзвейсяСвастики резкость!Да здравствует наша немецкость!Затянем ремни потужеГрядет ужас!Слабые тише, ниже!Сильные — туже ужас!Время победы ближе!Время расплаты рядом!Всех не распятых — к распятью,Всех несогласных к стенке,Слабость нам вчуже,Ужас!
— Ничего, складно… Ты действительно веришь, что свастика — это хорошо? Гитлер был ведь псих ненормальный…
