брату, не сводя жесткого взгляда с Лукаса. — Это немного грязновато, но ничто не сравнится с хрустом костей, когда их крошишь.
Мачете небрежно пролетает над плечом Маркуса, но, помня о том, что нам нужно вернуться к Шейн до того, как она истечет кровью, мы приступаем к работе.
Маркус подходит и присаживается на корточки рядом с Лукасом, с тем же вопросительным выражением на лице, когда он крутит ржавое зазубренное лезвие между пальцами.
— Вопрос только в том, — медленно произносит он, наблюдая за тем, как Лукас в ужасе смотрит на него, — будем ли мы делать это лицом вверх или лицом вниз?
Я качаю головой, и меня это не перестает забавлять. Мы делали это слишком много раз, чтобы он не знал, как я предпочитаю это делать, но нет ничего лучше, чем наблюдать, как краска исчезает с лица жертвы, узнавшей, что именно мы планируем с ней сделать.
Я медленно обхожу его, высвобождая его раздробленную руку из-под моего ботинка.
— Хммм, — размышляю я. — Лицом вверх, и он истечет кровью слишком быстро. Он, вероятно, умрет прежде, чем услышит этот волшебный хруст своего позвоночника. Давай положим его лицом вниз. Мы бы не хотели, чтобы он пропустил что-то столь волнующее.
Лукас всхлипывает, качая головой. — Нет, нет. Пожалуйста. Простите. Я никогда больше не прикоснусь к ней. Клянусь. Пожалуйста, не убивайте меня. Я не хочу умирать.
Маркус наклоняет голову, ловя взгляд Лукаса, полный слез.
— Скажи мне, Шейн умоляла сохранить ей жизнь, прежде чем ты пытал ее? Как насчет того момента, когда ты вонзил нож в ее плоть? Она кричала? Умоляла тебя остановиться?
Он не отвечает, но ему и не нужно. Мы достаточно помучили Шейн, чтобы точно знать, как бы она отреагировала.
— Ты был безжалостен к ее хрупкому телу, и теперь мы должны отплатить тебе тем же.
Маркус вцепляется пальцами в волосы Лукаса и швыряет его лицом в грязную, окровавленную землю. Не сбиваясь с ритма, он бьет его тяжелым ботинком между лопаток, прижимая к земле.
— Это будет весело, — бормочет он ядовитым тоном.
Маркус протягивает мне зазубренный нож, и я присаживаюсь на корточки, хватая его за волосы, чтобы удержать на месте.
— Передай от меня привет своему брату, — бормочу я, нисколько не сомневаясь, что этот засранец отправится прямиком в самые глубокие ямы ада, где я однажды присоединюсь к нему.
Лукас плачет, и Маркус заставляет его замолчать.
— А теперь тише, — шепчет он. — Ты пропустишь самое интересное.
И вот так я провожу лезвием зазубренного ножа по задней части его шеи, наблюдая, как его плоть разрывается в клочья, прежде чем услышать прекрасный звук лезвия, проходящего через его позвоночник.
Тошнотворный хруст — это все, что мне нужно, чтобы почувствовать чистое удовлетворение, пульсирующее в моих венах. В тот момент, когда его голова болтается в моих пальцах, зазубренный нож со звоном падает на пол и эхо разносится по комнате. Мы с Маркусом больше не тратим время на этого придурка и поворачиваемся, чтобы уйти, полные решимости вернуться к Шейн, пока не стало слишком поздно.
30
ШЕЙН
Пронзительный крик вырывается из моей груди, а громкие, болезненные рыдания застревают в горле.
— Остановись, — умоляю я Леви, когда он притягивает меня ближе к своей теплой груди, держа так чертовски крепко. — Остановись. Пожалуйста. Просто отпусти меня. Это слишком больно. Я не выдержу.
Я вскрикиваю от боли, агония слишком сильна, чтобы я могла с ней справиться, голова идет кругом. Мое тело слабеет, и у меня едва хватает сил отбиваться от него.
— Это будет больно, — говорит мне Леви, когда Роман и Маркус уходят в темный лес. — Мы должны вытащить тебя отсюда. В багажнике "Эскалада” есть набор для наложения швов и антисептик, но мне придется перенести тебя.
Я качаю головой, мои глаза расширяются, меня пугает сама мысль о том, что меня прямо сейчас могут переместить, но он не дает мне шанса возразить, его сильные руки сжимаются вокруг меня, и он бросается бежать к “Эскаладу”.
Кровь волнами отливает от меня, покрывая его теплую кожу и заставляя его сильнее прижиматься ко мне. Я плачу и стону от резких движений, но он игнорирует каждое из них, его единственная задача — доставить меня в безопасное место в машине.
— Держись, малышка, — говорит он мне, и мой вес нисколько не мешает ему. — Я собираюсь заставить боль уйти.
— Пожалуйста, — кричу я в его широкую грудь, когда случайные листья и ветки пролетают мимо наших лиц. — Просто сделай так, чтобы это прекратилось.
— Мы почти на месте.
Он пробегает мимо потрепанной машины, на которой меня привезли сюда, и свежее воспоминание о том, как я была заперта в багажнике, омрачает мою душу. Тихий стон вырывается из глубины меня, но прежде, чем я успеваю задержаться на этой мысли, Леви поднимает меня в своих сильных объятиях и открывает багажник “Эскалейда”.
Он укладывает меня так, словно я самая драгоценная вещь, и тут же забирается ко мне сзади. Он срывает рубашку через голову и, не тратя времени, рвет ее на длинные, похожие на бинты лоскуты. Я не отрываю взгляда от его татуировок, когда он начинает плотно обматывать ими мои раны, отчаянно пытаясь остановить кровотечение.
Он сохраняет сосредоточенность, не смея замедлиться, и не успеваю я опомниться, как мой мир погружается во тьму.
От резкого толчка мои глаза распахиваются, и я просыпаюсь, обнаруживая, что моя голова покоится на коленях Леви, его руки прижимают меня к полу, в то время как Роман оседлал мои бедра, удерживая меня прижатой. Боль накатывает волнами, и я кричу, пытаясь сбросить его с себя.
— Держи ее смирно, — ворчит Роман брату, когда Маркус жмет на газ, заставляя “Эскалейд” мчаться по грунтовой дороге, попадая во все гребаные выбоины, какие только можно вообразить.
По инерции движения машины что-то врезается мне в бок, и я смотрю вниз, чтобы увидеть голову нападавшего, его открытые глаза широко раскрыты от страха. Испуганный вопль вырывается из глубины меня, и Леви с ворчанием хватает голову и швыряет ее через заднее сиденье машины.
— Гребаный ад, — бормочет он, стискивая челюсти, но мысль исчезает в тот момент, когда Роман устраивается на мне, посылая волну обжигающей боли, пронзающей меня.
— Позволь мне умереть, — умоляю я его, глядя в его глубокие обсидиановые глаза, зная с абсолютной уверенностью, что быстрая смерть была бы в миллион раз лучше, чем необходимость страдать от ужасающей боли, причиняемой жизнью
