в их мире.
Роман качает головой, его охватывает сожаление.
— Ты не можешь умереть, даже не узнав, что значит жить.
— Пожалуйста, — шепчу я, когда Леви нависает надо мной, его глаза полны ужаса, когда он прижимает меня к себе. — Просто избавьте меня от страданий. Я так больше не могу. Я не выдержу. Просто дайте мне умереть.
Маркус сворачивает, мчась к шоссе, подальше от моего личного ада, когда Леви сжимает мои руки чуть крепче, требуя, чтобы я осталась здесь, с ними.
— Мы не собираемся отпускать тебя, — настаивает он, отчаяние в его тоне наполняет машину. — Тебе еще так много предстоит узнать. Я знаю, ты видела худшие стороны того, что значит быть с нами, но ты еще даже не прикоснулась к хорошему. Просто оставайся с нами, и с тобой все будет в порядке. Я не собираюсь тебя отпускать.
Слезы текут сильнее, стекая прямо с нижней челюсти на грудь, когда Роман открывает маленькую черную сумку, наполненную медикаментами, и позволяет им высыпаться на мой окровавленный живот.
Я стону при каждом толчке, пока Роман роется в медикаментах, находя именно то, что ему нужно.
— Будет больно, — говорит он. — Но с тобой все будет в порядке. Клянусь, я не позволю тебе умереть.
Я в ужасе качаю головой.
— Нет, — кричу я. — Я не хочу этого.
— Прости, императрица, — говорит Роман, хватая бутылку с чем-то прозрачным и зубами откупоривая пробку. — У тебя нет другого гребаного выбора. — И вот так просто он поливает мое тело жидкостью, а я кричу, пока у меня не отказывают легкие.
Леви удерживает меня, пока я извиваюсь под весом Романа, ожога почти достаточно, чтобы вырубить меня.
— ПРЕКРАТИ! — кричу я, когда Роман протягивает руку и безжалостно поливает мои руки и грудь. — ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИ.
Роман отбрасывает пустую бутылку в сторону.
— У меня нет ничего, чем можно обезболить тебя, — предупреждает он меня, вытаскивая набор для наложения швов и разрывая зубами маленькую стерилизованную упаковку. В его больших руках появляется маленькая изогнутая иголка, и мои глаза расширяются.
— Нет боли — нет пользы, — бормочет Леви, когда Маркус сворачивает на шоссе, шины “Эскалейда” визжат под нами, поскольку гладкая дорога мгновенно смягчает безрассудную тряску.
Я зажмуриваюсь, слишком напуганная тем, что будет дальше. Я никогда не умела обращаться с иглами. Сама мысль о том, что это впивается в мою плоть, вызывает у меня тошноту, но у меня нет выбора. Они собираются прижать меня к полу и зашить раны, нравится мне это или нет.
Жгучая боль пронзает внутреннюю поверхность бедра, и я распахиваю глаза.
— Держи ее неподвижной, — рычит Роман, пока я отчаянно пытаюсь сбросить его с себя. Он снова погружается прямо внутрь, продевая нить через внутреннюю сторону моего бедра и туго затягивая ее, чтобы соединить разрозненные кусочки мышц и плоти.
Он работает быстро и умело, как будто делал это уже миллион раз, но я уверена, что его предыдущие пациенты не были такими маленькими сучками. Я сжимаю челюсть, когда слезы продолжают течь по моему лицу, и изо всех сил стараюсь не извиваться под ним, зная, что одна небольшая ошибка с этой иглой может вызвать всевозможный хаос.
Я поднимаю глаза и встречаю тяжелый взгляд Леви, мои глаза умоляют о каком-то облегчении.
— Прекрати это, — умоляю я, слова застревают у меня в горле.
Он качает головой.
— Я не могу. Ты истечешь кровью.
— Пожалуйста, — шепчу я, моя рука обвивается вокруг его сильной руки, пока он удерживает меня. — Избавь меня от моих страданий.
Он поднимает взгляд на своего брата, который неустанно работает, спасая мою жизнь, прежде чем снова переводит взгляд на меня.
— Ты уверена? — спрашивает он, в глубине его темных глаз читается беспокойство. Я не отвечаю, но он видит мое дикое отчаяние и, не говоря больше ни слова, прижимается к моей шее сбоку. И стоит лишь немного надавить, и тьма поглощает меня.
31
Что-то падает, и тихий стук заставляет мои глаза распахнуться в тусклом свете гостиной замка. Все три брата столпились вокруг меня, и на лице Романа застыло мрачное, скучающее выражение. Маркус бросает раздраженный взгляд на своего младшего брата, который выглядит чертовски виноватым, низко наклоняясь, чтобы поднять упавшую барабанную палочку.
Я стону и поворачиваю голову лицом к спинке дивана.
— Боже, любой мог бы подумать, что банда серийных убийц должна знать, кое-что о том, как вести себя тихо.
Маркус присаживается на краешек дивана, осторожно кладет мои ноги к себе на колени, пока мучительные воспоминания о времени, проведенном в том подвале, заполняют мой разум, проигрываясь на повторе.
— Ты видела нас в действии. Неужели мы действительно производим впечатление тех, кто действует тихо?
Я закатываю глаза, зная, что он очень прав, но от этого едва уловимого движения у меня в голове отдается глухой стук.
— Нет, вы из тех, кто случайно обронит пистолет у двери и предупредит каждого ублюдка в комнате, так что вместо простого убийства все превратится в хаотичную перестрелку.
Маркус смеется, переводя взгляд на своего младшего брата, который закатывает глаза и опускается на мягкий диван напротив меня.
— Это случилось однажды, — говорит Леви, — и это была даже не моя вина. Ты выбил гребаный пистолет у меня из рук.
Я не могу удержаться и поворачиваюсь к нему лицом.
— Ты шутишь, да? — Я смеюсь, пытаясь дотянуться до обезболивающих, которые были небрежно брошены на низкий кофейный столик. — Как вы, ребята, заработали такую выдающуюся репутацию, если занимаетесь подобным дерьмом?
— Просто, — бормочет Роман, наклоняясь и беря обезболивающее для меня. — Заставили их думать, что это было сделано намеренно. В ту ночь мы совершили шесть чистых убийств, лишив оппозицию нескольких самых сильных игроков. Кроме того, — добавляет он, подмигивая, отчего у меня перехватывает дыхание. — Это было весело.
— Весело? — шиплю я, пытаясь проглотить маленькие таблетки и захлебываясь водой, которая попадает не в то горло, мгновенно вызывая боль в теле от моего движения. — И это ты называешь весельем?
Роман пожимает плечами, когда по лицу Маркуса растягивается злая ухмылка.
— Не-а, — говорит он, в глубине его темных глаз плещется веселье. — Это то, что я называю субботним вечером.
— Гребаный ад, — бормочу я себе под нос, пытаясь настроиться, чтобы лучше видеть их всех.
— Не двигайся, — говорит Маркус, крепче хватая меня за ноги, чтобы удержать, как будто я еще недостаточно травмирована мужчинами, прижавшими меня к полу. — Ты не можешь рисковать разорвать швы. Поверь мне, это не то, через что
