Суду, не сбавляя хода, привстал на стременах. Всё произошло так быстро, что Даритай не успел, проморгал тот миг, когда из рук худощавого сорвалась багровая деревянная молния. Какой-то грузно сбитый урусут в кольчуге поверх кожуха припал на колено, будто желая найти что-то в снегу. Несущаяся под конским животом шустрая земля унесла эту картинку куда-то назад.
Прежде чем Даритай успел вздохнуть, они вылетели в место, недосягаемое для лесных стрелков.
Все были целы, но кони успели взмокнуть. Прижатыми к лошадиному брюху ногами Даритай ощутил, как оно потеплело. Из кожи баксона[109], подрагивая незнакомым оперением, торчала-таки одна угодившая мерзость. Обнаружив зацепившийся урусутский «привет» не сразу, новичок отпрянул, как от скорпиона, и густо покраснел даже сквозь многолетний свой загар. Но над ним не смеялись. Всё же он остро почувствовал себя сейчас бесполезным довеском, вроде того войлочного свёртка, какие прикрепляли к вьючным меринам, чтобы те издалека казались воинами.
Скрывая смущение за неуместным любопытством, он спросил-таки Суду о том, что на самом деле сейчас его занимало мало.
— Да, попал, иначе не стреляю, — спокойно, с видимым удовольствием ответил Суду. Похоже, ему нравилось об этом говорить. Старые друзья давно привыкли к его чудесному искусству, перестав удивляться и хвалить.
— А остальные?
— Остальные не рискнули. Что стрелы даром тратить? — отозвался теперь и Хачиун, — Не так уж их много, стрел. Главное, чтобы они в нас стреляли...
— Всё, отдохни, — вдруг бросил он строго, — сейчас пойдём на второй круг, а там этих упрямых сабанчи сомнут наши панцирные...
В этот раз они прошмыгнули гораздо ближе с вражескому строю, над головой Даритая уже отчётливо свистнуло. Теперь по бородачам выпустили по стреле почти все. Те заметно шарахнулись вглубь, к щитоносцам. «Ага, проняло», — невольно возликовал Даритай, как будто в этом была и его заслуга. Когда приближались к урусутам, он с азартной радостью охотника отметил; бугорки тел пятнали снег и там и тут. Едва не наткнулся и на «своего» мертвеца в таком же, как и он сам, зелёном дегале — лошадь умело, без его участия, перескочила. Труп лежал на животе, выгнув спину, его грудь опиралась на стрелу как на подпорку, на которую он текуче наползал. Он был, судя по цвету, из их сотни, и вот — не уберёгся. Жеребец погибшего скакал на своём месте в строю, будто и не заметив случившегося. Казалось, дух убитого так и сидит в седле, сбросив своё тело в утоптанный снег, как халат.
Мистический страх, которого не было, когда он стоял, ожидая жертвенного ножа, вдруг властно пробудился в Даритае.
Кони уже заметно устали, оставляя на снегу редкие капли мыла, пока ещё редкие. Ничто так не утомляет лошадей, как эти скоростные рывки галопом. Лучники их сотни — пока ещё почти целой — скопились на левом фланге, ожидая удара конных урусутских дружин. Их предстояло замотать и обессилить. Теперь жизнь Даритая, Хачиуна и остальных зависела от того, насколько их собственные лошади успеют отдышаться.
— Ну вот, начинается самое весёлое, — Хачиун весь как-то ужался.
На них скакали, вращая мечами в воздухе разноцветные, нарядно убранные чужие дружинники. Красные и лазоревые плащи за спинами недругов трепетали, подобно крыльям ангелов.
Похоже, для того, чтобы себя взбодрить, Хачиун вдруг разговорился:
— Эт-то вот самая гадость... Не тяжелы — не легки, в самый раз, чтобы угнаться. Догонят — порубят. А ведь догонят, ишь, жеребцы-то породистые, свежие — красота. А ты, — обернулся он к Даритаю, — ты вот что, а? Хочешь жить, значит, строго мне в хвост, будто повозка, понял?
— Эй, Хачиун, — прыснул Суду, — ты уж и хвостом обзавёлся, что та дрофа. Надо же, что страх с людьми творит — в птиц обернуться горазды.
— Не больно-то скалься, умник, — не принял шутки десятник, — поглядим, хорош ли сам без хвоста. А ну... отступаем, бежим! — скомандовал он, дождавшись нужного мига.
Когда урусуты уже дышали в затылок, сотня распалась по десяткам влево и вправо. Не сдержав ретивости, преследователи пролетели вперёд и слегка смешались, беспорядочно разворачиваясь. Даритай видел, как Суду — будто боясь не успеть — пускал стрелу за стрелой. Один раз он досадливо вскрикнул, словно его ужалили — кто-то сумел-таки заслониться ярко-алым щитом.
— Ну промазал, ничего страшного? — бросили ему на ходу горсть утешающий слов...
Суду помотал головой, как бы освобождаясь от наваждения:
— Нельзя мне промахиваться... уйдёт настрой.
Беспощадная и неожиданная гибель товарищей привнесла некоторый разброд в рядах врагов. Они замешкались. Когда дружинники опомнились — быстрее, чем надеялся Хачиун, — зелёная сотня снова рванула взапуски, но лошади уже устали. Какое-то время их выручала запредельная меткость Суду, которому неизменно удавалась обрубать те лапы смерти, которые оказывались к ним особенно близко. Разноцветный беснующийся зверь отдёргивал свои лапы назад, какое-то время зализывал, а монгольские лучники успевали перестроиться и отдохнуть.
— Что же они медлят, шакал их раздери, — досадливо бормотал Хачиун, — так мы долго не протянем.
— А что? — разлепил непослушные пересохшие губы Даритай...
— Где эти панцирные, с копьями? Им давно пора заняться делом. Ещё один рывок, и нас тут передавят, как волчат у логова.
Даритай, вздохнув, протянул Хачиуну саблю:
— На, возьми. Это будет справедливо.
— Дорогой мой, — мягко улыбнулся десятник, — ты поступаешь так, как я и ждал от тебя, но эта железка не спасёт. Эти урусутские воины вроде наших кешиктенов. Они тут орудуют мечами с детства, а саблей — ей рубить хорошо, а защищаться?.. И моргнуть не успеешь — слетит голова. Даже и не думай.
— Что же делать? — лихорадочно соображал Даритай.
— Умирать, — подсказал десятник.
— Э нет, — не согласился новичок, — это у меня сегодня уже было. Два раза в день — какая в том польза?
Суду, развернувшись, заорал:
— Все стрелы мне! Быстро! Все стрелы мне!
Теперь они стояли на месте, а дружинники кружили вокруг них, боясь приблизиться. Десяток спасался только тем, что Суду упорно и неотвратимо поражал всякого, кто приближался к ним ближе остальных или кто, на свою беду, пытался бросить меч и вытащить лук. Только нежелание каждого в отдельности урусута возглавить атаку (и умереть со стрелой во лбу) немного отдаляло развязку.
Впрочем, беспощадная резня в других десятках «зелёной сотни» уже началась. Наконец-то, дорвавшись до этих обессиленных назойливых комаров, дружинники самозабвенно расправлялись с беззащитными. Их дорогие аргамаки (за каждого стадо коров вынь да положь) скакали сегодня только вперёд, не петляли зигзагами, не кружили до того перед строем. Да и по породе своей были они резвее (хоть и менее выносливее), чем степные лошадки.
Кто-то из несчастных выхватывал саблю, которую тут же у него и выдёргивали. Такого разваливали мечом до седла с особым сладострастным остервенением. Меч ники наконец дорвались до своего прямого дела, которое — нужно отдать им должное — они знали хорошо. Не хуже, чем лучники своё.
И вдруг они забеспокоились и ослабили напор.
Хачиун и Даритай замотали головой, озираясь с угасшей было надеждой. С пологого склона, разливаясь по белому полю, как выплеснутая из бадьи вода (так укрепляют склон перед крепостью), неслась долгожданная подмога. Ещё непонятно — к ним ли, нет. Вот только как-то беспорядочно всадники растекались. Не отступают ли тоже? Неужели всё-таки разгром?
— Эти не похожи на копейщиков, ничего не понимаю, — растерялся Хачиун.
Впрочем, те, со склона, заворачивали куда-то вбок.
— Да что же они, — рыдающим голосом выразил общую досаду один из десятка.
Урусуты, уже было успокоившись, принялись за старое с прежним удовольствием. И тут Даритай хлопнул себя по шлему, собрал ладони у рта и загудел...
Все, кроме Суду (который, кусая губу, выцеливал очередного), удивлённо воззрились на такое диво, урусуты тоже. На лице Хачиуна появилось нечто, напоминающее жалость. Странно устроен человек: даже за минуту до смерти он способен пожалеть того, кто лишился ума — самой бесполезной вещи в этом мире.
Те, на склоне, вдруг повернули в их сторону, на ходу перестраиваясь в клин. Теперь было видно, что они спешат-таки им на выручку. Их было немало, куда больше, чем урусутов.
Вражеские мечники (это были гридни ижеславского князя и вятших его бояр) это тоже сообразили и тут же показали остаткам «зелёной сотни» свои спины. Это зрелище было для Даритая и его новых друзей желаннее всех других на свете.
Суду, выдохнув изо рта облако морозного пара, обессиленно опустил голову на шею коня.
